Зверева В.В.

 

 

МОДЕЛИ ЕСТЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ[1]

 

 

Естественная история - вид ученого сочинения, распространенный в европейском знании позднего Ренессанса и раннего Нового времени. В настоящей статье естественные истории рассматриваются в контексте культурной истории знания XVI-XVII веков, - времени, когда в исследованиях «книги природы» изменялись принципы производства значений, языки описания и методы анализа, отрабатывались различные социальные модели научности. Естественную историю раннего Нового времени можно метафорически сопоставить с «инструментом» познания, устроенным по определенным правилам. Проследим, что он позволял узнать о мире, как строились и трансформировались модели естественноисторического нарратива.

 

I. Истории о природе вещей

В естественных историях соединялся массив разрозненных сведений, «рассказов» о мироздании. В центре их внимания была природа с ее творениями. Естественные истории содержали детальное повествование о «поверхности мира»[2]. Но «естественное» и «природа» - сложные, контекстуально обусловленные конструкты, поэтому вплоть до XVIII века в таких сочинениях присутствовали описания самых разнообразных «вещей» («res»), от растений и животных до мифологических существ и древностей. Структура знания о «естественном» с течением времени претерпевала большие изменения. Различалось и то, что могло стать достойным внимания, и содержание знания, и форма, в которую оно облекалось. В современной культуре из-за другого разделения дисциплин отсутствует общее понятие для предмета изучения ренессансных и нововременных естественных историй. Области естествознания и естественной истории пересекаются, но далеко не совпадают. Можно выделить два устойчивых значения этого словосочетания, распространенных в XVI-XVII вв. С одной стороны, оно указывало на предмет – нерукотворный, природный мир. Именно в этом смысле оно продолжает использоваться в интеллектуальной культуре XX-XXI вв. С другой стороны, в культуре Ренессанса и раннего Нового времени естественная история понималась и по-иному, как вид ученого нарратива, устойчивая форма повествования со своими правилами производства значений. Такая двойственность смыслов оставляла определенный зазор, позволявший предмету исследования в естественных историях варьироваться[3]. В настоящей статье естественная история рассматривается как вид текста, часто (хотя и не исключительно) применявшийся для описания природных объектов. Нарративы естественной истории в ученой культуре в XVI-XVII вв. изменялись: их разнообразие было связано с эпистемологическими трансформациями, с различным наполнением понятий «естественное» и «история». Латинское слово «naturalis» отсылало к Природе (natura), но помимо этого оно имело и другую коннотацию. Речь также шла о «природе вещей» (natura rerum). Сочинения по естественной истории были сфокусированы на сущностных качествах растений, животных, птиц, рыб и насекомых. В XVI-XVII вв. такие тексты могли  включать обсуждения древностей, редкостей и искусств, - отчего их современный читатель обращает внимание на кажущуюся противоречивость принципов отбора объектов[4].  В XVIII-XIX вв. значения, связанные с «природой вещей» постепенно исключались из области «естественного». Это понятие получало все более строгое определение в связи с оформлением и  специализацией наук. Ключевое слово «historia» также передавало различные смыслы[5]. За «историей» закрепилось  значение «исследования». В культуре позднего Ренессанса это понятие подразумевало не хронологически организованную подборку сведений, а нарратив, «правдивое» повествование о результатах изучения какого-либо предмета. Историческое знание ассоциировалось со  штудиями единичного, уникального, - в противоположность исследованиям общих, типических вещей. Авторы естественных историй могли собирать в своих книгах множество объектов (например, виды рыб или змей) или обсуждать частный случай (определенного «монстра», природную аномалию), - тогда он мыслился как фрагмент некоего большего нарратива[6]. Изучаемые тексты в XVI-XVII в. отличает большое разнообразие. Несмотря на подвижность значений, естественные истории имели ряд общих дискурсивных черт. Эти сочинения сводили воедино массив разрозненных сведений об отдельных предметах, организуя их в форме коллекции[7]. В них говорилось о сути каждой из вещей, приводилось описание и «расследование» их признаков и свойств. В идеале естественная история должна была служить упорядочиванию всех известных объектов, выделенных на общих основаниях и относившихся к одному типу предметов (все когда-либо упомянутые в книгах животные, или все растения Англии,  т.п.). Каждому из них отводилось в тексте отдельное пространство. «Истории» собирались в целое последовательно; между ними в книгах не устанавливались внутренние связи. Гуманистическая естественная история XVI века не сосредоточивала внимание на поиске причин и следствий между фактами; такое исследование началось в XVII веке в научных естественноисторических трудах.

 

Естественные истории можно изучать как допустимый для ученой культуры способ описания мира, как «инструмент» познания. Как он изменялся? Что с его помощью было возможно узнать о «вещах»?

У естественной истории как чувствительного «прибора» были определенные параметры – «фильтр» категорий, регламентировавший отбор важного и достойного изучения, отношения порядка между частями и правила их организации в целое, - и своя «пропускная способность», менявшаяся со временем. В одном и том же историко-культурном контексте могли сосуществовать разные версии естественных историй, предлагавших несхожие пути узнавания и репрезентации природы. Было бы неверно рассматривать смену таких образцов сочинения как последовательную, как историю превращений одного и того же типа текста.

Естественная история впервые появилась в античной интеллектуальной культуре. Его основоположником считается Аристотель, описавший в десяти книгах «Истории животных» систему живых существ, зверей, птиц, рыб, насекомых. По аналогии с этим сочинением ученик Аристотеля Теофраст составил трактаты «О растениях» и «О причинах растений», которые, по-видимому, мыслились как части естественной истории растений[8]. Иная версия «большого нарратива» о вещах была представлена в многотомной «Естественной истории» Плиния Старшего. Это энциклопедическое сочинение давало свод знаний о мироздании, животных и растениях, народах, искусствах. В Средние века форма естественной истории в ученой культуре оказалась на время забытой. Сведения из античных трудов включались в иные по смыслу и назначению книги – в христианские космологии, физиологи, бестиарии, трактаты[9].

В XVI веке исследователи вновь обратились к естественной истории, модифицировав античные образцы. Ее актуализация связана с именем швейцарского ученого Конрада Геснера, автора «Истории живых существ» (1550-е гг). Хотя это название и отсылает к произведению Аристотеля, форма сочинения Геснера была оригинальной. Этот новый вид текста-исследования стал моделью для гуманистической естественной истории, которая просуществовала около ста лет. Облик естественных историй в XVI-XVII вв., структура текстов, характер вопросов и ответов на них варьировались, отражая постепенные, а и иногда и резкие изменения в способах мышления интеллектуалов[10]. В то же время этот тип ученого труда оставался весьма популярным в интеллектуальной культуре. Такая востребованность была связана со способностью естественной истории упорядочивать разнообразные факты и приводить их в систему. ЕИ была открыта для модификаций (их написание не регламентировал какой-либо институт) и для инноваций (логика коллекционирования позволяла включать в текст наблюдения на основе персонального опыта, эмпирических исследований, освоения земель Нового Света и т.п.). Таким образом, естественная история была гибким инструментом, сочетаемым с другими типами ученого текста (например, с хорографией, с антикварным исследованием древностей). Возможно, с этим связана ее способность адаптироваться к разным эпистемологическим контекстам: неслучайно понятие естественной истории не исчезло в XIX веке.

На рубеже XVIII-XIX вв. эти сочинения утратили прежний авторитет со специализацией естественнонаучных дисциплин и становлением модерного научного знания. Естественная история осталась верна принципу глобального описания «вещей», которые, в конечном счете, оказались распределенными по ведомству разных наук. Они начали рассматриваться как сочинения ученых дилетантов. В XIX веке в их форме воплощалось любительское естествознание, часто с моралью, иногда в виде назидательных историй для юношества о природе.

В англо-саксонской культуре XX в., особенно в Британии, где поддерживаются традиции любительского натурализма, популярная естественная история сохранила свое влияние: она рассматривается как важная часть увлечений культурного человека; интересоваться ее сюжетами считается хорошим тоном. Однако сама конструкция естественной истории выстроена совершенно по-иному. Она потеряла специфичные для Возрождения и раннего Нового времени черты, связанные с особым типом текста, с до-модерными формами категоризации, со «странным» определением предмета и порядка изложения. «Natural history» мыслится как подборка популярных историй о природе; но «поверхность мира» в настоящее время определяется при помощи сетки координат, задаваемой современными науками. Наконец, естественная история как приватная познавательная практика оказалась переводимой на язык новых медиа: в этой связи показателен успех телепрограмм BBC о живой природе[11].

 

 

 

II. Гуманистическая естественная история

В XVI в. естественные истории относились к кругу сочинений, в которых познание мира божественных творений производилось через изучение знаков, «вписанных» в вещи. Такие тексты имели разное назначение. К ним могли относиться исследования по медицине (травники, анатомические трактаты), филологии, алхимии, географии и астрономии (трактаты, представлявшие новое знание о мире), а так же книги о символах мира, в которых ученое знание сочеталось с элементами развлечения (сборники эмблем, пословиц, секретов). 

В интеллектуальной культуре процесс расширения пределов мира и границ возможного предполагал пересмотра всего комплекса знаний и избавления от накопившихся в нем противоречий. Включение инноваций и переоценка традиционных представлений о мироздании давали возможность  для более гармоничного обоснования устройства сотворенного мира[12]. В этом контексте у естественной истории был системообразующий смысл. В ее текстах обнаруживается одна из форм нового универсализма, построения всеобъемлющей системы, позволявшей упорядочить разнообразие вещей в мире, выразить их красоту, внутреннюю стройность и согласованность, собрать воедино множество разрозненных сведений – знаний, накопленных в культуре за столетия, и найти среди них место для современных ученых изысканий.

Написание естественных историй подкреплялось рядом культурных практик: развитием книгопечатания и книжной иллюстрации, открытиями в науках, путешествиями в страны Старого и Нового Света, патронажем князей, устройством новых пространств для наблюдения «естественного» – садов, кабинетов редкостей, коллекций. На рубеже XVI-XVII вв. к этим практикам добавилась деятельность академий и научных обществ, систематические эксперименты, призванные исследовать «великую Книгу Природы», и разработка новых техник исследования.

Тексты многих естественных историй XVI-XVII вв. отличают общие принципы производства значений и организации нарратива. «Моделью» для гуманистической естественной истории послужила «История живых существ» Конрада Геснера. Эта форма сочинения просуществовала около ста лет, 1550-1650-х гг.; условным завершением «эпохи» гуманистических естественных историй может считаться публикация «Естественной историей четвероногих» Яна Йонстона. Проследим характерные черты таких повествований на примере фундаментального труда Геснера.

 

Швейцарский естествоиспытатель, филолог и библиограф Конрад Геснер (1516-1565) оставил обширное наследие, которое едва ли подлежит классификации. Помимо ботанических сочинений «Enchiridion historiae plantarum» (1541) и «Catalogus plantarum» (1542), которые снискали ему славу и у современников и в XVIII в.[13], он написал «классические» гуманистические труды: «Bibliotheca universalis» (1545), каталог на латыни, греческом и еврейском всех когда-либо живших авторов с названиями их произведений, «Mithridates de differentis linguis» (1555), перечень 130 известных языков с переводом Господней молитвы на 22 из них, и другие работы. Среди этих энциклопедических подборок и вышли пять томов «Истории живых существ» (Historia animalium, 1551-58 г.) – по тому о животных живородящих, яйцекладущих, о птицах, рыбах и водных животных, змеях. На протяжении более ста лет этот труд неоднократно публиковался на латыни и в переводах, полностью и с сокращениями. У этого сочинения не было прямых аналогов: Геснер предложил свой способ повествования о естественном мире, причем форма большого энциклопедического описания оказалась очень устойчивой; ее приняли другие ученые и читатели. Названия «естественная история» и «история живых существ» («Historia naturalis», «Historia animalium»), ставшие со времени выхода книг Геснера распространенной формой именования такого рода текстов, напоминали о классических трудах Аристотеля и Плиния. Но ренессансная естественная история сильно отличалась от обоих «прототипов». Из обоих сочинений заимствовались сведения, рассказы, повторявшиеся из произведения в произведение. Но принципы производства значений и изложения материала изменились. Из книг Плиния была взята в самом общем виде модель организации нарратива. От труда греческого философа сохранились лишь предмет исследования – животный мир, и идея истории как описания, а изучение «причин» уступило место коллекционированию «слов» - эрудитскому перечню всех известных значений, связанных в культуре с тем или иным животным. В гуманистической естественной истории культурная семантика объекта изучения была не менее важна, чем эмпирические данные. В тексте изучалась «природа» существа и определялось его место в системе других творений.

Описание и познание в гуманистической естественной истории максимально сближались, поэтому о своем предмете ученый «знал» тем больше, чем больше «историй» он приводил. Нарратив строился по принципу полноты; его размеры не были ограничены, поскольку в идеале ему следовало объять всю природу, соединив в целое возможно больше сведений. Поэтому естественная история Геснера включала «всех» живых существ, известных человеку, причем задача исследователя состояла в том, чтобы сделать этот список максимально полным. Этот инструмент познания не был предназначен для исключения информации. Поэтому сочинение Геснера – огромный текст, который дополнялся автором в переизданиях.

Знание, которое предлагала эта естественная история, было опосредовано сочинениями предшественников, из которых и заимствовалась основная часть информации. Естественная история представляла вторичное описание «вещей». Геснер прибегал к текстам античных и средневековых авторов не от недостатка материала (так, например, он ссылался на других ученых, делая самые очевидные высказывания – «Тело белки чуть больше и полнее, чем тело ласки, но не длиннее. Альберт Великий»). Животные для Геснера водились не в природе, а в других книгах, и лишь во вторую очередь их существование подкреплялось собственным исследовательским опытом.

Каждому герою повествования – животному, птице или рыбе – в тексте естественной истории отводилась отдельная глава. На ее первых страницах помещалась гравюра, сделанная по рисунку с натуры или, в случае фантастических животных, с других изображений.  Схожие или родственные формы были сгруппированы вместе. Внутри глав материал не подразделялся на важный и неважный, основной и второстепенный. В этом знании не была выстроена иерархия: единственное отличие касалось количества деталей, которые можно было собрать для характеристики более и менее популярных существ.

Естественная история также не подразумевала отбора источников, из которых заимствовалась информация. Среди них фигурировали широко распространенные в то время книги (сочинения Аристотеля, Плиния, Дискорида, Альберта Великого[14]), малоизвестные сочинения, труды не только ученых, писавших о природе, но и поэтов,  разнообразных писателей, старых и новых (как, например энциклопедия пословиц Эразма). Геснер называл всех авторов, на которых он ссылался.

Таким образом, метод исследования Геснера состоял не в наблюдении или самостоятельном изучении предмета, а в обширном чтении произведений древних и современных писателей, в производстве выписок из книг. Все нужные сведения о природном мире содержались в библиотеке. Это утверждение не настолько странно, чтобы его нельзя было бы применить к современному знанию, однако в культуре модернити существует несопоставимо большее число вопросов к природному миру, которые решаются при помощи наблюдения и эксперимента. В произведении Геснера есть место для нового знания, полученного на личном опыте (но не при помощи постановки опытов), однако того, что можно вычитать из книгах, может быть вполне достаточно для характеристики животного. В понимании автора естественная история не предполагала задавания новых вопросов. От ученого требовалось вносить уточнения и дополнения в надежный и прочный корпус знания. Сам момент предъявления «вещи» в тексте отменял необходимость ее интерпретации.

Естественная история предполагала одинаковое отношение к обычным животным, редким или новым видам,  вымышленным существам, не устанавливая для них особые правила, - поскольку все они в равной степени имели текстовую природу. Фантастические драконы, сирены, морские змеи, рогатые зайцы, описывались наравне с привычными собаками, медведями и обезьянами. Напрашивающийся вопрос, верил ли  Геснер в предания, которые приводил, неточен. Для автора естественной истории единороги возможно где-то обитали на самом деле, но главное, чтобы о них существовали упоминания в других книгах. Желательно, чтобы знание о «вещах» подтверждалось опытом, однако это требование не было обязательным. Способы производства знания о мифических и реальных животных не отличались друг от друга. Было невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть подлинность грифона, но это и не требовалось; поэтому эти гости из легенд и бестиариев дожили в ученых трактатах до второй половины XVII века.

Гуманистическая естественная история устанавливала свои принципы систематики. Мир природы по этой логике подчинялся языку, управлялся им, мог быть расклассифицирован с его помощью. В естественной истории действовал алфавитный принцип расположения живых существ. В этом смысле такой текст отвечал способу составления средневековой энциклопедии (хотя в ней алфавит не был обязательным принципом организации материала).

Наиболее заметная отличительная черта естественной истории XVI в. – включение в текст «филологических» материалов о животных. Каждая статья разбивалась на части, названные буквами алфавита. В первой «А» - говорилось об именах – о том, какие слова обозначают этого зверя в старых и новых языках. В части «В» – о разновидностях этого животного, известных людям (о лисах обычных рыжих, белых, что обитают в Испании, чернобурых, встречающихся в России...), о признаках (пушистый хвост). Затем «С» - о нраве, повадках, голосе, питании, о том, могло ли это животное пригодиться человеку, можно ли его есть, изготовлять из него лекарства. (Скажем, лисы осторожно переходят замерзшую реку по льду; они издают пронзительное тявканье – и этим словом gannire некоторые римские поэты описывают «тявкающих» на других людей; лисы вываливаются в глине и прикидываются дохлыми, чтобы заманить птиц). Часть H содержала эмблематические описания зверя[15], рассказы о его «симпатиях» и «антипатиях» с другими существами, и т.д. В естественной истории говорилось о приметах, легендах, девизах, в которых фигурировало животное, делались ссылки на литературные произведения античных и новых писателей, цитировались фрагменты из Св. Писания (Матфей 8: «у лис есть норы, у птиц гнезда, а Христу негде преклонить голову»), где с этим зверем сравнивались праведники и грешники, раскрывалось аллегорическое значение животного в различных контекстах; затем следовало несколько страниц пословиц («лису выдает ее хвост»)… Таким образом, гуманистическая естественная история предполагала изучение природы через ответы на вопрос, о том, как культура  в прошлом и настоящем отзывалась на существование того или иного божьего творения. Знание о знаках мыслилось как важнейшая часть знания о природе.

Естественноисторический нарратив был гибкой и открытой формой и его «пропускная способность» была высокой: он позволял включать в себя новые материалы, отвечая  желанию найти место в традиции для современных знаний. Такое сочинение могло учитывать данные из опыта наблюдения за природой, например, из записок очевидцев о Новом Свете. Основанное на личном опыте знание также облекалось в форму историй. Эти истории не имели принципиально другой организации, которая вступила бы в противоречие с остальными материалами из книг. Описания недавно открытых животных, гвинейской свиньи, опоссума, райской птицы, включались Геснером в текст, несмотря на то, что об этих существах ничего не рассказывал Плиний или евангелисты, что о них не было эмблем, пословиц и легенд.

Если на первый взгляд может показаться, что созданный Геснером инструментарий позволил охватить и измерить всю природу, то при сравнении материала его сочинения с информацией в аристотелевской «Истории животных» становится очевидным их контраст при явном сходстве ряда сюжетов. Аристотеля занимал вопрос об органах и жизненных функциях в теле животного, о крови, пищеварении, размножении. Он мог рассказывать отдельно о частях зверей, птиц и рыб, сопоставляя желудки, клювы, плавники и т.п. Его взгляд шел от анатомии, от рассеченного тела к телу целому и функционирующему. В гуманистической естественной истории не было ничего близкого  этому способу видения. В ней почти не находилось места для абстракции, выделения самостоятельных признаков, по которым могло производиться сравнение. Такой прием появился в ученых текстах в XVII в. Хотя и здесь были исключения, например, в трудах  Пьера Белона.

 

Язык описания в естественной истории не был предметом авторской рефлексии. В многоголосии этого произведения собственный голос ученого не был каким-либо способом выделен. Инновация Геснера касалась визуального языка репрезентации: по логике этого автора одних лишь слов не хватало для представления природных существ. И если раньше сам вербальный текст давал сведения, необходимые для полного и верного знания о предмете, то в гуманистическом исследовании слова утратили самодостаточность. При новых изданиях «Истории» Геснер дополнял их не эмблематическими стихами, а иллюстрациями. Черно-белые гравюры первой публикации впоследствии были раскрашены: живая природа обретала свой конвенциональный облик, приемлемый для книжного знания. Для представления природы была выбрана именно «реалистическая» иллюстрация. Идея изображения животных с натуры была новой для книг XVI в. До того в средневековых бестиариях могли приводиться выполненные по определенным образцам стилизованные миниатюры, где воспроизводилась сцена из рассказа о характерном поведении животного с аллегорическим смыслом. Традиция более реалистических изображений зверей сложилась в трактатах по искусству охоты.

Первым из ренессансных ученых трудов, где текст сопровождался схематическими гравюрами, выполненными по рисункам растений и животных с натуры был «Сад Здоровья» («Gart der Gesundheit», изданный в Майнце в 1485 г.). Другие сочинения о живых существах обходились без иллюстраций. В ботанической иллюстрации произошел поворот, когда Отто Брунфельс издал труд «Herbarium vivae eicones» (Страсбург, 1530 г.), предназначенный для идентификации лекарственных растений. В этой книге рисунки выполнил художник из мастерской Дюрера Ханс Вайдиц. Для «зоологических» текстов новый стандарт задала «История живых существ» Геснера.

Иллюстрация в его сочинении представляла собой или «портрет» животного, или сцену из истории об этом звере. Такие изображения соответствовали потребности в наглядном объяснении того, с какой сущностью имел дело читатель. Иллюстрацию в ренессансной естественной истории характеризовало стремление к драматизации, внутреннему конфликту. Льву подобало быть грозным, белке — стремительной, сирене — таинственной, акуле — ужасной. Визуальный образ передавал не только сходство с «прототипом», реальными или фантастическим, но и показывал, что значило быть тем или иным существом.

С какой целью создавался такой текст? Конрада Геснера называют родоначальником зоологии, однако животные были не первостепенным предметом изучения естественной истории. Этот «прибор» был сфокусирован так, чтобы смотреть на животных, но и сквозь них, сквозь окружавшие их слова.

Один из «больших нарративов» XVI века рассказывал историю Адама, который до грехопадения знал все имена и сущности вещей, – историю утраты мудрости, легенду о Вавилонской башне, о потере универсального божественного языка и о смешении человеческих языков[16].  Ученые-гуманисты искали способы открытия «природы вещей» при помощи восстановления первоязыка, расшифровки символов мира через приметы в окружающем мире. (В этом контексте объясним интерес Геснера к мировым языкам и богословию). Ученые, фиксируя в природе симпатии и антипатии, сходства, аналогии, аллегории, качества, находили подобия, через которые объясняли феномены, и пребывали в поисках знаков, которые могли привести их к «древней мудрости» («sapientia pristina»)[17]. Естественную историю можно рассматривать в ряду исследований в области астрологии и алхимии, в контексте интереса к иероглифам, поэтическим и визуальным метафорам, практикам расшифровки скрытых смыслов.

Гуманистическая естественная история была приспособлена для исследования божественного текста Книги Природы. Она «не стояла в одиночестве на своей собственной полке, чтобы люди открывали ее и извлекали части и фрагменты информации. Скорее, она стояла тайно, скрытая другими томами. Человек мог открыть видимый Божественный текст о вещах, только прежде сняв эти тома»[18]. Естественная история давала возможности для символической экзегезы. Ее задача заключалась не в том, чтобы аккуратно описать зоологические виды, заботясь о правильной таксономии. Мысль о том, что животных надо изучать самих по себе, ограничиваясь физиологией и поверхностью, была чуждой для ученых. Знание накапливалось в ходе раскрытии значений, кладезя смыслов природы. Частью знания о животном (шире – о природе) был символизм того или иного существа, мудрость древних и современных авторов, которые видели в животном подобия, отсылавшие к высшей истине, к культуре и к миру природы. Львы, вороны, киты представляли собой части божественного текста; «животные были живыми буквами в языке Творца»[19]. Целью таких ученых занятий было понимание единства Творения в его разнообразии. В то же время, в сочинениях обнаруживался интерес к играм природы, к ее искусству, «шуткам», отклонениям от правил, подчеркивавшим общие законы[20].

 

Элементы иных способов производства знания и его организации появились в естественной истории уже в середине XVI в.[21]. Сам Геснер в ботанических трактатах опирался не только на сочинения предшественников, но «и на рассказы, и на свои собственные исследования и поездки»[22]. Французский натуралист Пьер Белон (1517-1564), путешествовавший в Грецию, Малую Азию, Египет, Аравию, Палестину, писал труды о рыбах и птицах, исходя из личного опыта, а не из гуманистической книжной традиции[23].

 Белон первым из европейских ученых изучил многие неизвестные виды. В труде о морских животных он исследовал около 110 видов рыб, предложив их свою классификацию. Таким же образом, он составил описание всех известных ему птиц и систематизировал их, исходя, в том числе, из сопоставления анатомического строения разных видов. Среди работ Белона были и трактаты по ботанике; в частности, в своих путешествиях он стремился найти те виды растений, которые были упомянуты Дисокридом[24]. В то время, когда Геснер помещал в текст о животных девизы, надписи на гербах, рецепты и другую информацию из мира «слов», Белон включал в сочинения материалы непосредственных наблюдений. Он также мыслил сходствами и подобиями, взаимосвязями между вещами, которые замыкались на человеке;[25] но при этом его текст был более специализирован и приближен к современным ожиданиям от работы натуралиста. Естественная история Белона не кажется «странным» текстом; однако в его время ожидания читателей, по-видимому, были иными, так как его произведения в XVI в. не пользовались успехом.

Но в целом нарратив естественной истории изменялся медленно. Свое продолжение эта традиция описания мира получила в трудах итальянского ученого Улисса Альдрованди (1522-1605). Альдрованди преподавал в Болонье философию и естественные науки; основатель первого публичного ботанического сада, он собрал обширную коллекцию ботанических и зоологических видов. Подобно Геснеру, Альдрованди попытался собрать в одном сочинении всеобъемлющие сведения по естественной истории и представить их в сходной текстуальной форме. Первые три тома (опубл. 1599) посвящались  орнитологии, в четвертом шла речь о насекомых (опубл. 1602). После смерти автора еще несколько томов были скомпилированы его учениками из материалов его рукописей – о рыбах, змеях и драконах, деревьях, и т.п. Публикации дополнялись дорогостоящими иллюстрациями, которые Альдрованди заказывал известным художникам на протяжении тридцати лет. Хотя он был всего на пять лет моложе Геснера, свои работы он писал на пятьдесят лет позже. Альдрованди иногда называют вторым Геснером, который не знал, где остановиться. Это сравнение не вполне точно: он также ставил задачу исчерпывающего описания физического и символического мира животных. Но за полвека эти миры чрезвычайно расширились из-за потока новой информации. В естественной истории Альдрованди знание создавалось по тем же правилам, что и в работе его предшественника; в ней знаки продолжали рассматриваться как часть вещей. Однако то, что Геснер мог изложить в пяти томах, итальянский гуманист был способен представить в тринадцати.

Большой проект гуманистической естественной истории завершился на сочинении «Естественная история четвероногих» (1657) Яна Йонстона (англ. Джон Джонстон, 1603 - 1675), польского ученого и врача. Хотя этот текст писался в соответствии с моделью Геснера, способы производства значений в нем изменились.  

Система живых существ и, соответственно, текст книги уже не строились в соответствии с алфавитом. Йонстон располагал объекты своего описания в порядке, связанном с их местом в живой природе (начиная с «царя зверей» льва, и заканчивая монстрами), выстраивал классификацию – непарнокопытные, парнокопытные, животные «с пальцами» живородящие и яйцекладущие. Разрыв с предшествующей традицией заключался в том, что автор опустил большую часть филологического материала. Удалив часть «предания», Йонстон сделал его сопоставимым по объему с описанием животного.

По замечанию М. Фуко, было бы правильным сказать, что этот автор в своей работе обнаружил гораздо меньше знаний о мире, чем Альдрoванди, и в этом состояло его новаторство. «Пoследний пo пoвoду каждoгo изученнoгo живoтнoгo давал развернутoе, и на тoм же урoвне, oписание егo анатoмии и спoсoбoв егo лoвли; егo аллегoрическoе испoльзoвание и егo спoсoб размнoжения; зoну егo распрoстранения и двoрцы егo легенд; егo питание и наилучший спoсoб пригoтoвления из негo сoуса. Джoнстoн же пoдразделяет свoю главу o лoшади на двенадцать рубрик: имя, анатoмическoе стрoение, oбитание, вoзраст, размнoжение, гoлoс, движения, симпатия и антипатия, испoльзoвание, упoтребление в целебных целях и т.д... А ведь существеннoе различие крoется как раз в тoм, чтo oтсутствует. Как мертвый и беспoлезный груз, oпущена вся семантика, связанная с живoтным»[26]. Предмет естественной истории у Йонстона разделился на две разные сферы знания, которые с тех пор больше не сходились вместе.

Изменились и  способы визуальной репрезентации животных. Многие рисунки были выполнены не просто с натуры, но с использованием необычных живых ракурсов зверей, которые отсылали читателя к контексту эмпирического знания.

На листе располагались несколько родственных существ на фоне их «среды обитания». Иллюстрации в естественной истории Йонстона обретали черты «научной» презентации материала, дававшей возможности обнаружения различий между сопоставимыми видами. Изображения животных сопровождались подписями с названием вида и указанием на источник, откуда они были заимствованы. Из визуального ряда ушли параллели с иконографией бестиария или эмблемы; в иллюстрациях были представлены животные «какими они были», а не как о них рассказывали, т.е. вне истории о них.

В естественной истории в последний раз присутствовал все тот же ряд вымышленных героев — василисков, русалок и драконов. Но Йонстон обнаруживал стремление к их более точной систематике, такое же, какое он проявлял по отношению к реальным существам. О единороге по-прежнему следовало писать, поскольку он был постоянным персонажем  множества текстов (то есть, потому, что на него столетиями откликалась книжная культура). Но натуралиста занимало сопоставление близких видов, обнаружение отличий между похожими существами. По мнению Йонстона, под именем единорога в традиции скрывалось много разных зверей: это были и разновидности самого единорога, и носороги, и дикие рогатые ослы. Йонстон пытался разобраться, как между собой соотносились описания животных у древних авторов. Так, читатель узнавал, что согласно Страбону у единорога было тело лошади, что Плиний «добавлял» к этому телу голову оленя, слоновьи ноги, кабаний хвост, а также один черный рог, что Исидор путал его с носорогом, и т.п. В этой естественной истории прослеживается желание ученого упорядочить имевшиеся в его распоряжения материалы. Поэтому в тексте приводились подсчеты размера единорога (в «локтях» - sex/ septem cubitos) и его веса (decem et septem libras), выяснялись места обитания онагров (была ли это Африка, Скифия или Индия). Стремление к различению схожих пород животных вызвало к жизни причудливую систематизацию фантастических существ: на изображении размещались три вида единорогов: обычный (monoceros seu unicornis), гривистый (monoceros seu unicornis jubatus) и онагр (onager). Все в иллюстрации свидетельствовало о максимальной точности изображаемого: пропорции животных, анатомическое правдоподобие, переданное движение, фон, указывавший на место обитания того или иного вида. Таким образом, естественная история Йонстона представляла собой исследование природы, выполненное на основании других книг.

 

III. Естественная история и экспериментальная наука

Упадок гуманистической естественной истории был связан с более глобальными трансформациями в европейской интеллектуальной культуре XVII в. – утратой прежнего самостоятельного статуса языка «отнесенного к орудиям или средству изящного стиля» (Р. Барт), переопределением роли знака, который из неотъемлемой части самой вещи превратился в элемент ее репрезентации, складыванием новых критериев экспериментального знания.

Изменились и способы производства знания о «естественном мире» в связи со становлением научных обществ и академий (Академия Линчеи, Королевское научное общество), постановкой новых вопросов к «вещам», превращением наблюдения за природными объектами и постановки  опытов в систематическую практику. В ученой культуре постепенно создавались новые пространства изучения природы – ботанические сады, гербарии, коллекции животных и редкостей, -- которые позволяли видеть и анализировать животных и растения вне системы символов и текстуальных коннотаций. 

«История» меняла свое значение: она фокусировалась не на исследовании культурной семантики, но на непосредственном пристальном рассматривании предметов и на их описании в нейтральных, свободных от красот стиля и риторических фигур словах. Естественной истории следовало «максимальнo приблизить язык к наблюдению, а наблюдаемые вещи – к слoвам. Естественная истoрия –  этo не чтo инoе, как именoвание видимoгo. Отсюда ее кажущаяся прoстoта и та манера, кoтoрая издалека представляется наивнoй, настoлькo oна прoста и oбуслoвлена oчевиднoстью вещей»[27].

В естественноисторическом дискурсе XVII в. можно выделить несколько близких, но все же различных направлений. При всей общности базовых научных принципов, экспериментальная естественная история отличалась от таксономической и антикварной версий. Фрэнсис Бэкон, рассуждая о методе «истинной индукции» или восхождения от предмета, через эксперимент, к теоретическому умозаключению о вещи, предложил свой вариант естественной истории. Экспериментальная естественная история Бэкона осталась незавершенным проектом: «Sylva Sylvarum» была скомпонована и издана после смерти ученого. И хотя он ввел эпистемологические новации, его «ЕИ» не стала модельной.

Ее текст строился на совершенно иных основаниях. В «Лесе Лесов» рассказывалось не о животных или растениях, но об абстрагированных свойствах и «поведении» физических тел. Естественная история представляла собой сумму («десять центурий») экспериментов, которые следовало провести с вещами. Природу, начиная с простых веществ, нужно было подвергнуть испытаниям, чтобы найти знание, свободное от книжных домыслов. Бэкон предлагал собирать разнообразные сведения о природных объектах: о жидкостях, разделении тел при помощи жидкости, огне, воздухе, взаимных переходах тел, морозе, жаре, симпатиях и антипатиях растений или звуков, высоких и низких звуках, их отражении, эхе, эпидемиях, сладких запахах, о любопытных растениях и фруктах. Ученому следовало узнавать о насморке, зевании, о полезных вещах, связанных с излечением ран, улучшением слуха, вина, формы тела, увеличением дойности коров и  др.

В естественной истории Бэкона сложно найти какую-либо систему, даже с учетом незавершенности этой работы. Предмет исследования – «природа» -- и вмещающий ее текст не были ничем ограничены или структурированы – ни языком (алфавитным принципом упорядочивания вещей), ни количеством видов, которые можно было подсчитать и описать, ни территорией (как это происходило позже в антикварной естественной истории). Исследователь не формулировал единых правил, в соответствии с которыми   выделялись бы объекты. К ним принадлежали и типичные, и странные, редкие, аномальные явления и виды. Только сам ученый, с его постоянным неиссякаемом любопытством, практикуемый экспериментальный метод и общая идея «пользы» естественнонаучных штудий вносили единство и согласованность в представленный в тексте мир природы.

В сочинении Бэкона обнаруживается резкий контраст с гуманистическими трудами – не только из-за отсутствия «предания», но из-за изобилия новых вопросов к природе. Каждая вещь в мире мыслилась автором как неизученная, требовавшая вопрошания. Естественная история, таким образом, становилась пространством для обращения с неизвестным. Для самого Бэкона она рассматривалась как «инвестиция» в будущее, план огромного коллективного труда ученых. Все ответы на поставленные вопросы должны были вести не просто к открытию истины: научное познание приближало Золотой век, время искупления первородного греха.

У Бэкона как автора естественной истории было мало прямых последователей, в чьих работах воплощались бы близкие способы рассуждения. Самые известные из них – Роберт Бойль[28] и Роберт Плот. Однако естественная история и философия трактовались широко, и под этими словами фигурировали несхожие интеллектуальные течения[29].  В сочинениях натуралистов можно было найти строгий язык таксономии, как в трудах ботаника Джона Рэя, поиски языка для описания опытов с оптическими приборами как в «Микрографии» Роберта Хука, поэтику природных  чудес, как в книге священника Джошуа Чилдея, смешение систематики с перечислением экспонатов в текстах-коллекциях,  как в сочинении Джеймса Петтивера. Фрагменты уходящей гуманистической традиции сочетались с элементами эмпирического метода, нового «аналитического» знания, антикварианизма и магических практик.

Значительная часть естественноисторических сочинений XVII в. тяготела к таксономическому описанию видов. В таком нарративе разнообразие природных вещей должно было располагаться в правильном порядке, который устанавливался на основе выделения простых признаков у объектов и их сравнения между собой. Взгляд исследователя фиксировал протяженность физического тела и вычленял его атрибуты - форму элементов, их число, размеры и расположение[30]. Обнаруженные различия позволяли выстроить последовательную схему – таксономию, в которой каждый следующий вид отстоял от предыдущего на один интервал. Таким образом, повествование в естественной истории делалось более последовательным, линейным. Часть информации в тексте могла переводиться на язык подсчетов и измерений.

Взгляд исследователя в естественной истории, как правило, был ограничен рассмотрением поверхностей объектов, занят  фиксацией признаков, установлением сходств и различий. Со временем он все больше сосредоточивался на поиске «причин»; однако в сочинениях XVII в. внешнее описание объектов и их классификация могли быть самодостаточными.

Важную роль в созидании «новой науки» играл язык визуальной очевидности. Мир, представавший перед глазами исследователя, был неисчерпаемым источником знания, и сама возможность созерцать феномен наделяла его статусом «любопытной вещи», заслуживавшей внимания. Глаз ученого, оснащенный оптическими приборами, проникал туда, куда прежде было невозможно добраться, от небесных тел до волосков на голове мухи (как  в «Микрографии» Роберта Хука).

В иллюстрациях естественных историй произошли изменения. Визуальный язык тяготел к буквальности описания: предмет изображался максимально точно, часто в сопровождении шкалы измерения, инструментов для математических расчетов, и т.п. Текст мог сопровождаться таблицами, позволявшими сопоставлять родственные виды растений и животных. В иных случаях иллюстрации представляли коллекцию диковин в миниатюре, со странными окаменелостями и костями, экзотическими животными, скелетами «монстров».

В изображениях нарушился принцип целостности образа: голову или кости животного можно было изучать и рисовать отдельно от него самого. Взгляд исследователя проник внутрь, зафиксировав особенности строения скелета, характерные и необычные органы изучаемого существа. Интерес к инструментам и приборам позволил им оказаться на одной иллюстрации с изображаемым животным. В картину вписывался сам процесс изучения, извлечения знания. Растения и животные стали постепенно открывать читателю механику своих тел. Иллюстрация больше не отвечала на вопрос, как быть тем или иным существом, но рассказывала о его характерных признаках и о том, как оно было устроено.

Одна из самых известных таксономических моделей естественной истории была предложена Джоном Рэем (1627-1705) и его соавтором Фрэнсисом Уиллоби (1546-1596). Рэй и Уиллоби планировали написать новую всеобъемлющую естественную историю растений, рыб, насекомых, птиц и животных, и выстроить глобальную систему классификации природных видов. Рэй, высоко отзываясь об индуктивном методе Бэкона, говорил о необходимости создания новой экспериментальной науки. По его мнению, образцы естественной истории Геснера и Альдрованди сильно устарели; из прямых предшественников ученый называл Цезальпина, а из современников – Мальпиги, Грю и Юнга[31].

Сочинения о растениях, насекомых и рыбах базировались на материалах их наблюдений во время путешествий по Европе и Британии, итогах сбора и сопоставления образцов. Так, в «Истории растений» Рэя говорилось о 18 625 видов. Естественноисторический текст Рэя и Уиллоби соединял обширные эмпирические исследования с логическими построениями в области таксономии.

В ранних работах Рэй еще придерживался алфавитного принципа упорядочивания объектов (Catalogus plantarum circa Cantabrigiam nascentium, 1660, Catalogus plantarum Angliae, 1670), но позднее отказался от него и классифицировал цветущие растения на основе различий признаков – по числу семядолей. В труде 1693 г. о рептилиях и млекопитающих животные подразделялись на основе сопоставления зубов, копыт и пальцев лап. В медленно изменявшейся естественной истории животных Рэй распределил материал на параграфы, в которых описывались близкие подвиды зверей (например, белка обычная – белка серая виргинская – белка летяга – белка варварская; хотя принципы их разделения были не строгими).

Естественная история этих авторов была сфокусирована на классификации и методе. Сочинения сопровождались методическими рекомендациями  - Methodus,  Methodus plantarum nova (1682), Synopsis methodica Animalium Quadrupedum et Serpentini Generis (1693). В них единица описания была иной, чем в естественноисторическом повествовании: не отдельные растения и живые существа, но их абстрагированные части и органы со своими функциями. В самих же естественных историях, и в особенности, в  самом фундаментальном труде «Истории растений», объектом анализа были «виды»; впоследствии Линней использовал их как готовые «кирпичи» для построения собственной многоуровневой классификации. 

 

IV. Естественная история антикваров

Для изучения культуры естественноисторических сочинений в XVII веке можно ввести дополнительный контекст. Особенно ясно его влияние прослеживается на материале английских источников. Естественная история приобрела новое значение в контексте складывания национального государства, империи. В работах ученых XVI-XVII вв. приобретала популярность идея составления полного перечня земель и богатств государства в прошлом и настоящем. Природные богатства, исторические события, примечательные редкости, чудеса колоний рассматривались как потенциальные единицы большого нарратива. В этой связи новую актуальность приобрела «Естественная история» Плиния, чей автор мыслил «империей», смотрел из Рима, центра, на периферию государства, и составлял своеобразный реестр всего, что находилось в его пределах.

В 1546 г.Джон Лиланд, капеллан и библиотекарь Генриха VIII, путешествовавший по поручению короля по Англии, составил план исследований, которые следовало провести ученым любителям древностей. На основании классических и средневековых трудов надлежало изучить все упоминания о тех или иных местах в Британии, сверить их, добавляя данные вещественных свидетельств прошлого - руин, надгробий, монет и т.п. В результате Лиланд хотел составить карту и детальное описание топографии Англии, дополненное изложением истории по отдельным графствам. Так была сформулирована обширная программа деятельности для нескольких поколений антикваров; и хотя сам Лиланд не смог претворить в жизнь эту задачу, за ее выполнение взялись его последователи. Одной из наиболее известных в этой области книг была «Британия» Уильяма Кемдена (издания 1586-1606 гг.) - результат почти тридцатилетнего исследования, путешествий, изучения историй, документов, памятников прошлого. Кемден рассказывал об областях Англии, их границах, о природных ресурсах, об истории владетелей земель, писал о римской, англо-саксонской и нормандской Британии, основываясь на письменных свидетельствах, находках древних орудий, монет, погребениях, и т.п. В приложении приводился указатель прежних названий народов, городов и рек, согласованных с современной английской топонимикой. Сочинение Кемдена послужило образцом антикварного исследования и источником сведений для других авторов.

В текстах хорографий описания рукотворных и природных древностей, редкостей и богатств соседствовали друг с другом. Рассказы о замках, соборах, гербах, могильных плитах, обычаях и легендах включались в те же сочинения, что и истории о почвах, окаменелостях, водах, растениях, необычных погодных явлениях и монстрах (например, в «Бэконовской Британии» Джошуа Чилдрея, 1660 г., «Истории достопримечательностей Англии» Томаса Фуллера, 1662 г., «Естественной истории Уилтшира» Джона Обри, 1656-1691 гг., и др.).

Для антикваров XVII в. предметы и методы исторического и естественного знания были связаны. В пользу этого союза Фрэнсис Бэкон приводил следующие аргументы: и та, и другая сферы деятельности соотносились со способностью человека запоминать. Память же имела дело с индивидуальным и единичным. Таким образом, история, изучение древностей и естественные науки имели общий фундамент, повествуя о частных вещах или событиях[32]. Даже Джон Рэй был автором таких сочинений как «Коллекция английских пословиц» (1670) и «Коллекция устаревших английских слов» (1674).

В «Древностях Уорвикшира» Уильяма Дагдейла (1656) естественнонаучный материал был редок; в сочинении Чилдрея,  описывавшего Британию по графствам, именно на нем было сфокусировано основное внимание. В работах Фуллера под «достопримечательностями» Англии понимались и исторические свидетельства, и древности, и плоды «механических искусств», и природные чудеса. В текстах Обри эти темы переплетались настолько, что он сам не мог точно выразить предмет своего интереса к прошлому, объемлющему историю и человеческого, и природного мира[33]. К концу века обе линии постепенно стали расходиться, на их основании складывались новые дисциплины.

 Оригинальная модель естественноисторического нарратива была предложена Робертом Плотом (1640-1696) в сочинениях «Естественная история Оксфордшира» (1677) и «Естественная история Стаффордшира» (1686)[34]. Плот, профессор химии в Оксфорде, естествоиспытатель, первый хранитель знаменитого Ашмолеанского музея старины и диковин, был горячим приверженцем и последователем философской системы Ф.Бэкона. Однако в его работах сочетались разные традиции исследований мира вещей, включая антикварную, и его тексты сильно отличались и от гуманистической естественной истории, и от экспериментальной бэконовской, и от таксономии Рэя.

В обширной исследовательской литературе, посвященной ранним формам научного знания, работы Плота упоминаются вскользь и рассматриваются редко. Отчасти это объясняется тем, что его версия ученого текста о природе, оценивавшаяся современниками как новаторская и чрезвычайно популярная в течении четырех десятилетий, не получила продолжения в XVIII в. Она могла бы рассматриваться как своего рода «тупиковая ветка» среди других вариантов естественных историй. 

Труды Плота были задуманы как образец для научного описания земель Британии. В этом замысле Плот следовал за антикварами и, в то же время, за Бэконом, имевшим в  виду всеобъемлющее исследование природы. Автор стремился представить читателям точный и полный отчет о «всеобщем Содержимом Мира», и начать с «содержимого» двух английских графств[35]. Исследователю надлежало составить карту каждого графства, каталогизировать известные виды и все отдельные природные явления, попытаться объяснить природу необычных феноменов, и, таким образом, собрать огромный музей, куда бы поместилась вся Британия с ее полезными вещами и редкостями. По словам Плота, он предпринял свое исследование ради «продвижения не только того вида Знания, которым так пренебрегают в Англии, но и Торговли»[36]. По примеру Плота другие ученые начали писать собственные произведения, стремясь к приращению знания: каждая новая книга повествовала о новой территории, о ее достопримечательностях[37].  

Отличительная черта естественноисторического повествования Плота состоит в том, что его основные логические построения имеют внутренние противоречия, которые, тем не менее, не выглядели странными ни для самого автора, ни для его современников.

Наиболее проблемным кажется понятие «естественного». Книги делились на главы «о небесах и воздухе», «о водах», «о землях», «о камнях», «о камнях, имеющих форму», «о растениях», «о животных», «о мужчинах и женщинах», «об искусствах», «о древностях»[38]. В сферу внимания попадали как привычные объекты изучения «Книги природы», так и рукотворные вещи, интересовавшие антикваров. По словам автора, его предмет требовал «наиболее естественного Метода» изложения, и поэтому в книге сперва надлежало говорить об обычных «Природных Вещах», затем — об «излишествах, недостатках» и «ошибках Природы» («монстрах»), наконец, об изобретениях человека (оптических приборах, фонтанах и т.п.) и о «древностях».

Главы, посвященные механическим искусствам, по мысли Плота, рассказывали о той же природе — но укрощенной, переустроенной или украшенной по воле человека. Плот оговаривал эту странность: предметы искусства «не отличаются от Природных Вещей ни по форме, ни по содержанию, но только по действенности»[39]. Вслед за Бэконом он считал, что у человека не было иной власти над природой, кроме способности соединять и разъединять природные тела. Поэтому все манипуляции с ними подпадали под определение «естественного» и могли быть описаны в естественной истории. Ссылка на Бэкона в этом контексте была едва ли корректной: для родоначальника «экспериментальной философии» разделы, посвященные руинам и археологическим находкам, не должны были включаться в текст, однако они там были. Так, в сочинениях Плота соперничали два начала: преимущественное внимание к природному миру, рассмотренному вместе с трудами человека, или к союзу территории и прошлого.

Территория, земля, подчиненная государственному административному делению, играла важную роль для «укрощения» многообразия природного мира. Предмет изучения Плота был ограничен пределами графства; в этом заключалось еще одно противоречие: универсализм естественноисторического описания контрастировал с локальным взглядом ученого. В идеале предмет познания должен был быть «компактным» событием или вещью; при этом он рассматривался как фрагмент, осколок чего-то большего. За ним угадывались контуры целого — универсума в его разнообразии.  Мир, который пытался вместить в свою книгу Плот, значительно превосходил территорию двух графств. Автор мог писать о «Небесной Тверди» - но не целиком, а о фрагменте небес, увиденных из Оксфорда. Рассказ о солнечных затмениях или звездах, которые видны из этого уголка Англии, помещался в текст потому, что в Оксфордшире, по мнению Плота, были сконструированы наилучшие оптические приборы.

Предшествующая традиция землеописаний легитимировала эту локальность взгляда. Ей хорошо соответствовали и научные изыскания Бэкона. «Истинная индукция» могла осуществляться только в результате отдельных экспериментов, проведенных в конкретном месте в определенное время. Естественная история Плота строились именно на таком «местном» взгляде и личностном знании. Сумма таких частей должна была дать большое кумулятивное описание всей Британии.

Плот  рассматривал свою деятельность как научную, то есть, как основанную на проверенных данных, индукции и точных расчетах. Естественная история должна была опираться на продуманный метод – систематические наблюдения и эксперименты. В рассуждениях автора отчетливо звучало сознание новизны и широких перспектив предлагаемого способа исследования, «нового аналитического Метода Лорда Бэкона». При этом стремление построить всеобъемлющий корпус подтвержденного опытами знания соединилось в книгах Плота подходом любопытствующего регистратора следов тайны в мироздании. С одной стороны, он пытался, следуя принципам научного знания, изучать свойства обычных, повседневных вещей, заявлял о намерении исследовать общее и типическое. С другой стороны, автора привлекала мысль о составлении текстовой коллекции редкостей. Взгляд исследователя сосредоточивался на индивидуальном, на исключениях, а не на правилах, на секретах природы, которые легче всего обнаруживались в уникальных или редких явлениях и находках. В результате он писал далеко не обо всем «содержимом» английских графств. Говоря о растениях, птицах и животных Плот избегал рассказывать о привычных видах, отсылая читателя к работам Рэя и других натуралистов, и отдавая предпочтение неописанным существам, или «монстрам». Парадоксальным образом книги Плота обнаружили невозможность построения аналитической естественной истории, опиравшуюся на антикварную традицию. 

Предметом специальной рефлексии Плота был язык описания. Здесь также проявилась  двойственность авторского подхода. Ученому полагалось стремиться к правдивому и точному описанию своего предмета «простым, легким, безыскусным стилем, усердно избегающим всех украшений языка». В этом смысле, язык, направленный на предмет изучения должен был быть нейтральным, прозрачным посредником, сокращавшим дистанцию между предметом и текстом. Но в то же время Плота, заботившегося о занимательности чтения и развлечении читателя, отличала склонность к литературной изысканности. В результате в тексте авторские переживания, волнения, его заинтересованность, чувство необычного сосуществовали с объективно-отстраненной интонацией. Слова, указывавшие на эмоциональные состояния исследователя и на эстетическое совершенство вещи, сообщали читателю чувство восхищения от столкновения с диковинным. (Например: «Такие молнии, возникающие в зимние месяцы, всегда считались великой редкостью; но мне в Стаффорде довелось видеть не просто такой, но гораздо более необычный случай. Может быть, он повторится снова только спустя много веков»[40]).

Описания в книгах Плота сочетали стилистику занимательной истории и документального свидетельства. Объяснения, устраивавшие автора, лежали в сфере физических и химических причин. Однако, рассматривая странные случаи, он не мог отказать читателю в увлекательном объяснении, которое опровергалось им же самим. Наука должна была быть интересной для публики. Так, говоря о необыкновенных кругах правильной формы, неизвестно почему возникающих на деревенских полях, Плот с удовольствием перебирал возможные решения загадки: «Вызывает ли их Молния? Или это, и в самом деле, места Ведьмовских Сборищ? Или там танцуют маленькие крошечные Духи,  называемые Эльфами или Феями? <…> Впрочем, я, со своей стороны, слабо верю в эти вещи». После этого автор переходил к более правдоподобным естественным причинам, таким как химический состав почвы[41].

Нарратив, предложенный Плотом, позволял связать познание с многообразием личного опыта человека. В отличие от всех других моделей естественноисторического описания, за исключением бэконовской, естественная история Плота была персонализированной, опиралась не столько на знание из книг и на научность классификации, но на частные познавательные практики, повседневное наблюдение и любопытство, наделенное добродетелями. В естественную историю проник прагматический интерес, размышления о выгоде государства, использующего природные богатства, и пользы ученых-джентльменов, которые не только приобретают мудрость, но и благосостояние.

Границы возможностей такой естественной истории также очевидны. Естественная история по-прежнему занималась единичным, индивидуальным. Эта единичность у Плота достигла триумфа: в идеале тотальное описание Британии должны были составить отдельные ученые, наблюдающие разрозненные виды и явления, и сводящие эти материалы в целое. В книгах Плота было представлено неспециализированное знание. Фигура производившего его исследователя отсылала к образу позднеренессансного ученого, знавшего понемногу обо всем. Отсутствие системы, таксономии и специализации вместе со склонностью Плота к изящности в экспериментах (например, «ухаживание за нимфой Эхо») привели к тому, что его труды спустя несколько десятилетий стали рассматриваться как дилетантское знание, не поддающееся разделению на научные дисциплины.

В XVIII в. получили преимущественное развитие две версии естественных историй. Одна была связана с последовательным именованием многообразных существ, с описанием «поверхности мира». Анатомия была вынесена за пределы такого текста; в то же время из него не полностью ушли «истории» о мире творений, с моральным подтекстом и дидактикой. Другая ориентировалась на построение всеобъемлющей классификации видов растений и животных. Кульминацию этих двух логик можно увидеть в «Естественной истории» Жоржа Луи Леклера де Бюффона и «Системе природы» Карла Линнея – двух последних больших естественноисторических проектах. Модель антикварной естественной истории много раньше была расценена как неактуальная для научного знания. Но она и ее модификации приобрели популярность в качестве частной познавательной практики ученых любителей, и стали важной опорой культуры естественнонаучного знания в Британии и Европе.

 

 

Примечания

1 Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (исследовательский проект № 06-01-00453а «Образы времени и исторические представления в цивилизационном контексте: Россия – Восток – Запад»).

2 См.: Allen D.E. Natural History and Visual Taste: Some Parallel Tendencies // The Natural Sciences and the Arts. Uppsala, 1985. P.32-33.

3 Учений раннего Нового времени, изучавший природу, мог представить свои идеи в форме естественной истории (как, например, Геснер или Альдрованди), - но в то же время он имел возможность выбрать для этого иную форму повествования, отличную от естественноисторической (как Белон).

4 Классическую естественную историю для современного читателя отличает некая неправильность включенного и исключенного. Для описания странного принципа систематики в естественных историях Мишель Фуко в «Словах и вещах» цитировал Китайскую энциклопедию Борхеса, в которой «говорится, что "животные подразделяются на: а) принадлежащих Императору, б) бальзамированных, в) прирученных, г1 молочных поросят, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) включенных в настоящую классификацию, и) буйствующих, как в безумии, к) неисчислимых, л) нарисованных очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти, м) и прочих, п) только что разбивших кувшин, о) издалека кажущихся мухами"». Действительно, присутствие и постепенное исчезновение «лишней» информации в этих текстах создает методологическую проблему. Эта странность может рассматриваться как знак, указывающий на знание, неспециализированное по логикам науки модернити. Важно зафиксировать исчезновение этой черты в изучаемых текстах: оно будет свидетельствовать о складывании новой логики научного знания, которая в XIX в. станет основополагающей. Такое исчезновение происходило не одновременно, не необратимо; но в целом именно оно определяло направление перемен.

5  См. подробнее: Historia Empiricism and Erudition in Early Modern Europe / Ed. by Gianna Pomata and Nancy G. Siraisi.  Camb. (Mass.)., 2005.

6 См., например: Belon P. Histoire naturelle des estranges poissons. P., 1551, - естественная история, в которой Белон писал только о дельфинах.

7 О нарративной стратегии «коллекционирования» см.: Кenny N. The Uses of Curiosity in Early Modern France and Germany. L., 2004.

8 См. подробнее: Старостин Б.А. Аристотелевская «история животных» как памятник естественно-научной и гуманитарной мысли // Аристотель. История животных. М., 1996.

9 «Естественную историю» Плиния активно читали в средние века. В XVI в. этот текст неоднократно издавался, комментировался, дополнялся и подвергался критике. «Историю животных» Аристотеля с арабского на латынь в н. 13 в. перевел Майкл Скот. Альберт Великий в трактате «О животных» представил комментированный пересказ этого труда с дополнениями (о некоторых неизвестных Аристотелю животных, таких как белый медведь или соболь, и о фантастических единорогах, пегасах и гарпиях, - с упоминанием о малой достоверности этих историй). «История животных» Аристотеля была одной из первых напечатанных книг. В 15 в. ее перевел на латынь Теодор Газа, подготовивший и первое греческое издание текста в 1497 г. В XVI в. «История животных» переиздавалась около сорока раз.

10 См, например: Maplet J. A greene forest, or A naturall historie. L., 1567; Scribonius W.A. Naturall philosophy, or, A description of the world, namely, of angels, of man, of the heauens, of the ayre, of the earth, of thewater and of the creatures in the whole world. L., 1621; Simson A. Hieroglyphica animalium terrestrium, volatilium, natatilium, reptilium, insectorum, vegetivorum, metallorum, lapidum: &c. quae in scripturis Sacris inveniuntur. Edinb., 1624; Bacon F. Sylva sylvarum: or A naturall historie. L., 1627; Ross A. Arcana microcosmi: or, The hid secrets of mans body disclosed. L., 1651; Boate G. Irelands natural history. L., 1652; Childrey J. Britannia Baconica, or, The natural rarities of England, Scotland & Wales. L., 1661, и др.

11 К современной естественной истории относится то, что могло бы изучаться в рамках  географии и топографии, биологии, зоологии, орнитологии, - но при этом все сюжеты должны быть рассмотрены на уровне просвещенного любительства, а не науки. Здесь естественная история сочетает признаки текста, произведенного в целях просвещения и «умного» развлечения публики, со стилистикой записок путешественника-натуралиста. В нее включена идея досуга, знания для удовольствия; прагматика и польза предполагают исключительно частный, персональный уровень. Послание авторов XVII века о любопытстве как добродетели и особом сорте ума (wit) для фиксации предмета исследования стало частью современной естественной истории. Вероятно, решающую роль в этом сыграла популярная культура ученых джентльменов XIX в.

12 См. об этом: Дмитриев И. Искушение святого Коперника: ненаучная структура научной революции // Новое литературное обозрение. № 64. 2003.

13 Они были впервые опубликованы лишь в 1751-1771 гг.

14 Дискорид (I в. н.э.) родился на Сицилии, путешествовал по Греции, Криту, Египту; был автором трактата о медицинском использовании трав, животных и минералов, «De Materia Medica».

 

15 Эмблемы – жанр, который сложился и приобрел огромную популярность в шестнадцатом веке. Эмблема состояла из картинки, девиза или морали и текста, часто стихотворного: например: слова «то, к чему стремишься, получит твой враг» сопровождались картиной: лиса занимает нору барсука; далее в стихах коротко рассказывалась соответствующая история. Основоположником этого жанра считается Андреа Альчиати, опубликовавший в 1531 г. книгу с подборкой из таких текстов с изображениями. Ей сопутствовал большой успех: эмблемы Альчиати многократно воспроизводились в других сборниках. Не менее известным была «Книга эмблем» Иоахима Камерария. Несмотря на развлекательность, считалось, что эмблемы содержали важное знание о мире через поиск и обнаружение символических смыслов и скрытых истин.

16 О теориях языка в изучаемый период см.: Bono J.J. The Word of God and the Languages of Man. Wisconsin Press, 1995.

17 «Звезды, -- говорит Кроллиус, -- это родоначальницы всех трав, и каждая звезда на небе есть не что иное, как духовный прообраз именно той травы, которую она представляет, и как каждая былинка или растение – это земная звезда, глядящая в небо, точно так же каждая звезда есть небесное растение в духовном обличии, отличающееся от земных растений лишь материей ... небесные растения и травы обращены к земле и взирают прямо на порожденные ими травы, сообщая им какое-нибудь особенное свойство». Цит. по: Фуко М. Слова и вещи. М., 1994. С. 57.

18 Там же. С. 175.

19 Ashworth W.B. Natural history and the emblematic world view // Reappraisals of the scientific revolution /  Eds. D. C. Lindberg, R. S. Westman. Camb., 1990. P.308.

20 См. подробнее: Findlen P. Possessing Nature. Museums, Collecting, and Scientific Culture in Early Modern Italy. Berkeley, 1994.

21 В то же время Геснер-ботаник производил несколько иное знание, чем Геснер-зоолог. Ср.: «Изучая растения, Геснер делал тысячи набросков побегов, цветков и плодов. Благодаря постоянному упражнению руки и глаза, он достиг большой точности рисунка. Обнаруживая тонкие детали структуры органов, вглядываясь в оттенки красок, Геснер выявлял важные для диагностики видов признаки, тем самым развивая метод познания, совершенствуя не только качество научного рисунка, но и понятия органографии и систематики. Оригинальные рисунки Геснера менее условны, чем гравюры по дереву иллюстрировавшие его естественно-научные труды». – Сытин А.К. Особенности русской ботанической иллюстрации первой половины XVIII века (http://herba.msu.ru/russian/journals/herba/icones/sytin2.html )

22 Belon P. De raris et admirandis herbis.

23 Belon P. L'histoire naturelle des estranges poissons marins, avec la vraie peincture et description du daulphin, et de plusieurs autres de son espèce. 1551; Idem. La Nature et diversité des poissons, avec leurs pourtraicts représentez au plus près du naturel. 1555. Idem. Histoire de la nature des oyseaux, avec leurs descriptions et naïfs portraicts retirez du naturel.1555.

24 Belon P. Voyage au Levant, les observations de Pierre Belon du Mans, de plusieurs singularités et choses mémorables, trouvées en Grèce, Turquie, Judée, Égypte, Arabie et autres pays estranges. 1553.

25 «...Описание Белона обнаруживает всего лишь ту позитивность, которая в его время делала его возможным. Оно не является ни более рациональным, ни более научным, чем наблюдение Альдрованди, когда он сравнивает низменные части человека с омерзительными частями мира, с Адом, с его мраком, с осужденными на муки грешниками, являющимися как бы экскрементами Вселенной; оно принадлежит к той же самой аналогизирующей космографии, что и классическое в эпоху Кролиуса сравнение апоплексии с бурей». – Фуко М. Слова и вещи. С. 59-60.

26 Фуко М. Слова и вещи. С. 159.

27 Фуко М. Слова и вещи. С. 162.

28 Boyle R. The general history of the air. L., 1692.

29 См.: Hunter M. Science and Society in Restauration England. Camb., 1981; Parry G. The Trophies of Time: English Antiquarians of the Seventeenth Century. Oxf., 1995; Jardine L. Ingenious Pursuits. Building the Scientific Revolution. L., 1999.

30 См.: Фуко М. Слова и вещи. Гл. V. 3. Структура.

31 Caesalpinus A. De plantis. Florence, 1583;  Malpighi M. Anatomia Plantarum. 1671; Grew N. Anatomy of Plants, L., 1682. Рэй использовал неопубликованные работы философа и натуралиста Иоахима Юнга (ум. 1657), в которых тот предложил систему классификации и ряд терминов для описания растений.

32 «Наиболее правильным разделением человеческого знания является то, которое исходит из трех способностей разумной души, сосредоточивающей в себе знание. История соответствует памяти, поэзия — воображению, философия — рассудку. <...> История, собственно говоря, имеет дело с индивидуумами, которые рассматриваются в определенных условиях места и времени. Ибо, хотя естественная история на первый взгляд занимается видами, это происходит лишь благодаря существующему во многих отношениях сходству между всеми предметами, входящими в один вид, так что если известен один, то известны и все. Если же где-нибудь встречаются предметы, являющиеся единственными в своем роде, например солнце и луна, или значительно отклоняющиеся от вида, например чудовища (монстры), то мы имеем такое же право рассказывать о них в естественной истории, с каким мы повествуем в гражданской истории о выдающихся личностях. Все это имеет отношение к памяти». -- Бэкон Ф. О достоинстве и приумножении наук // Сочинения в двух томах. Т. 1. М., 1971.  С.156-157.

33 В сочинении Обри прошлое и настоящее было представлено через причудливое соединение вещей, расположенных над и под землей. «Я назвал бы это описание частей Англии, которые я видел, Наземной и Подземной Хорографией (или придумайте этому более подходящее имя)». В его естественной истории» сочетались, казалось бы, несочетаемые сюжеты: «Часть 1. Описание земель; Воздух: ветры, туманы, штормы, метеоры, эхо, звуки; Медицинские источники; Реки; Почвы; Растительность; Минералы и Раковины; Камни; Камни, имеющие форму; Растения; Звери; Рыбы; Птицы; Рептилии и насекомые; Мужчины и женщины: долгожительство, удивительные рождения; Болезни и лекарства... <и т.д.> Часть 2. Достопримечательности: короли, святые, прелаты, государственные мужи, писатели, музыканты; Величие Хербертов, эрлов Пемброка; Ученые мужи, пенсии которым назначили эрлы Пемброка; Искусства, свободные и механические; Архитектура; Агрикультура; Шерсть; История торговли одеждой; Ярмарки и рынки; Соколы и соколиная охота: необычные полеты; Проклятия над семьями и местами; Случаи или замечательные происшествия. <и прочее>». - Aubrey J. Op. cit. P.6. – На примере этого перечня вида упомянутая выше проблема «лишней» информации в естественной истории.

34 Plot R. The Natural History of Oxford-shire. Oxf., 1677; Idem. The Natural History of Stafford-shire, Oxf., 1686.

35 Ibid. P.1.

36 Idem. The Natural History of Oxford-shire. P.1.

37 См.: Aubrey J. The Natural History of Wiltshire. 1656-91. Publ. L., 1847; Idem. The Natural History and Antiquities of the County of Surrey. 1673. Publ. L., 1718-9; Leigh Ch. The Natural History of Lancashire, Cheshire, and the Peak, in Derbyshire. Oxf., 1700; Morton J. The Natural History of Northamptonshire. L., 1712.

38Такая последовательность напоминала о порядке сотворения мира. Сходные ассоциации рождал и выбор слов для обозначения предмета исследования: «От Небесной Тверди (исключая все рассуждения о чистом Эфире, о котором нам известно так мало, что я ничего о нем не скажу) я естественным образом спущусь к нижнему Небу, то есть к тому тонкому телу, которое непосредственно охватывает Землю, насыщенному всеми видами испарений, от того обычно именуемого Атмосферой». - Plot R. The Natural History of Oxford-shire. P. 4.

39 Ibid. P.1.

40  Ibid. P.9.

41 Plot R. The Natural History of Stafford-shire. P. 14.