Алла Черных. Мир современных медиа. М., 2007. Гл. 4.

 

РАЗДЕЛ IV

СОЗДАНИЕ НОВОГО ПРОСТРАНСТВА: ИНТЕРНЕТ И ЕГО СОЦИАЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

Не будет преувеличением датировать фактическое наступление XXI века 1991 годом —годом, когда начинается коммерческое ис­пользование Интернета—всемирной компьютерной сети, объеди­няющей миллионы пользователей компьютеров в единую инфор­мационную систему. Глобальная сеть связывает практически все крупные научные и правительственные организации мира, уни­верситеты и бизнес-центры, информационные агентства и изда­тельства, образуя гигантское хранилище данных по всем отраслям человеческого знания. Виртуальные библиотеки, архивы, ленты новостей содержат огромное количество текстовой, графической, аудио —и видеоинформации. Широчайшие возможности свобод­ного получения и распространения любой—научной, деловой, по­знавательной и развлекательной, как и криминальной —инфор­мации предоставляет именно Интернет, в котором, как и в реаль­ном мире, есть все.

Интернет стал неотделимой частью современной цивилизации. Стремительно врываясь в сферы образования, торговли, связи, услуг, он порождает новые формы общения и обучения, коммер­ции и развлечений. «Сетевое поколение»—это социокультурный феномен наших дней. Для его представителей Интернет давно стал привычным и удобным спутником жизни. Человечество всту­пило в новый—информационный —этап своего развития, в кото­ром сетевые технологии играют огромную роль.

1. ИСТОРИЯ ИНТЕРНЕТА

Интернет возник как воплощение двух идей—глобального храни­лища информации и универсального средства ее распростране­ния. Американские ученые Ванневар Буш (Vannevar Bush) и Теодор Нельсон (Theodor Holm Nelson) искали способы автоматиза­ции мыслительной деятельности человека с целью избавить его от утомительного труда по поиску и обработке нужной информации. Буш даже придумал несколько гипотетических устройств, органи­зующих ассоциативные связи в картотеке данных, а Нельсон раз­работал теорию документарной вселенной, в которой все знания, накопленные человечеством, представляли бы единую информа­ционную систему, пронизанную миллиардами перекрестных ссы­лок. Работы этих ученых носили скорее философский, чем прак­тический характер, но их идеи — многоуровневность (многослой-ность) и объемно-пространственный характер легли в основу того, что сейчас называется гипертекстом (hypertext).

В. Буш немало сделал для того, чтобы наукой заинтересовались военные. Щедрое финансирование исследований в области ки­бернетики способствовало ее быстрому развитию. Немалую роль в формировании теоретической базы будущей глобальной инфор­мационной системы сыграл Норберт Винер, чьи семинары в Мас-сачусетском технологическом институте (MIT) привлекли в ком­пьютерную отрасль немало талантливой молодежи. В конце 1950-х Министерство обороны США учредило Агентство перспективных исследовательских проектов—ARPA (Advanced Research Projects Agency), которое занималось компьютерным моделированием воен­ных и политических событий. Талантливый организатор и ученый-компьютерщик Джозеф Ликлайдер (J. С. R. Licklider) убедил руко­водство ARPA сосредоточить усилия на развитии компьютерной связи и сетей. В своей работе «Симбиоз человека и компьютера» он развил идеи распределенных вычислений, виртуальных про­граммных средств, электронных библиотек, разработал структуру глобальной сети. В 1960-x компьютерные сети стали бурно разви­ваться. Первыми пользователями были американские военные; за­тем возникла университетская сеть и сети научных учреждений. Множество фирм-разработчиков создавали программное обеспе­чение и оборудование для локальных сетей университетов, иссле­довательских центров, военных учреждений. Однако при передаче информации между сетями разных типов возникала проблема со­вместимости, когда компьютеры просто не понимали друг друга. Крупным недостатком больших сетей была их низкая устойчивость: выход из строя одного участка мог парализовать работу всей сети.

Перед агентством ARPA была поставлена задача решить эти проблемы, и наступило время воплотить в жизнь теоретические наработки. Поль Барен, Ларри Робертс и Винт Серф (Paul Baran, Larry Roberts, Vint Cerf) разработали и применили методы, став­шие основой дальнейшего развития сетевых технологий: пакет­ная коммутация, динамическая коммутация сообщений в распре­деленной сети, использование универсального сетевого прото­кола (т. е. набора правил, по которым организуется и передается информация).

В 1969 г. была создана сеть ARPANET, которая стала основой бу­дущего Интернета (само название возникло в 1983 г.), а 1969 г. счи­тается годом его возникновения. В 1976 г. был разработан универ­сальный протокол передачи данных TCP/IP (Transmission control protocol/Internet protocol). Название IP означало просто межсе­тевой протокол, который стал стандартом для межсетевых комму­никаций, а сети, использующие его, так и назывались—интернет-сети. ARPANET стала основой для объединения локальных и тер­риториальных сетей в единую глобальную систему. Это гигантское объединение сетей и называют ныне Интернетом, или Сетью.

В 1980-x гг. Интернетом пользовались в основном специали­сты. По сети передавалась электронная почта и организовыва­лись телеконференции между научными центрами и универси­тетами. В 1990 г. программист Европейского центра ядерных ис­следований (CERN) в Женеве Тим Бернерс-Ли (Tim Berners-Lee) создал систему, реализующую идею единого гипертекстового про­странства на основе графического интерфейса (interface —опре­деленная стандартная граница между взаимодействующими в ин­формационном пространстве объектами). Для описания гипер­текстовых страниц служил специальный язык HTML (HyperText Markup Language), а для их пересылке по сети — протокол пере­дачи HTTP (HyperText Transfer Protocol). Новый способ указания адресов с помощью URL (Uniform Resource Locator—универсаль­ный указатель ресурсов) позволял легче запоминать их и лучше ориентироваться в информационном пространстве. Была напи­сана также специальная программа отображения гипертекстовых страниц—первый браузер (browser— обозреватель).

Т. Бернерс-Ли назвал свой проект WWW—World Wide Web, т. е. Всемирная паутина, который для многих и есть Интернет. По-настоящему популярным Интернет стал после выхода в свет гра­фического браузера «Мозаика» (Mosaic), разработанного в 1992 г. сотрудником Иллинойского университета Марком Андреесеном (Marc Andreesen). Улучшенная версия языка гипертекстовой раз­метки HTML в сочетании с новым языком программирования Java и ростом пропускной способности сетей дали возможность быстро передавать цветные изображения, фотографии, рисунки, а также использовать на web-страницах звук и анимацию. В Ин­тернет буквально хлынул поток не только научной, но и развле­кательной информации. Скорость передачи информации, про­пускная способность каналов постоянно увеличиваются, и коли­чество страниц (в миллионах) в Интернете сейчас трудно себе даже представить, их точное число не знает никто.

С начала 90-х гг. возникают сети, создаваемые компьютерными энтузиастами, которые обменивались файлами и информацией че­рез так называемые BBS (электронные доски объявлений). К этому времени управление Интернетом было передано в частный сек­тор и приняло фактически рекомендательно-регистрационный характер. Начало коммерческого развития Интернета означало стремительный рост количества пользователей Сети и объема до­ступных данных.

WWW представляет собой нечто, качественно новое в инфор­мационном пространстве. Она подобна бесконечному периодиче­скому изданию или огромной библиотеке, отличаясь от последней не только огромным количеством рекламы, но и отсутствием вся­кой упорядоченности (информация в Сети не упорядочена ни по ал­фавитному, ни по какому-либо иному принципу; различные стра­ницы и темы связаны случайным образом) и иерархии (страница— это страница; сайт, созданный студентом, может быть таким же качественным и объемным, как и главный сайт Microsoft).

Кроме Интернета существуют и другие глобальные компью­терные сети. Среди них есть закрытые (например, военные или межбанковские), существующие на коммерческой основе или на энтузиазме пользователей, использующие интернет-протоколы или построенные на иных принципах со своей системой адре­сации и программным обеспечением. К числу последних отно­сятся Fidonet и сети телеконференций BBS (Bulletin Board System). Fidonet, или, как ее называют —«сеть друзей», держится на энту­зиазме своих участников и требует от них определенной органи­зованности и дисциплины. Обмен сообщениями ведется во время сеансовых соединений компьютеров друг с другом. Передаваясь от узла к узлу с помощью сетевой почты, информация распростра­няется по всей сети. «Фидошники» используют особую термино­логию и свято чтут свои традиции. Развитие Интернета как наи­более посещаемой сети не приводит к отмиранию альтернатив­ных сетей: они мирно сосуществуют и даже соединяются в осо­бых узлах—гейтах (gate— ворота).

 

2. ОСОБЕННОСТИ ИНТЕРНЕТА КАК МАССОВОЙ КОММУНИКАЦИИ И ВИРТУАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА

Интернет вынуждает переосмыслить классические определения и категории коммуникативистики. Когда мы говорим, что Интер­нет является средством массовой коммуникации, становится ясно, что ни слову массовый, ни слову средство нельзя дать точного опре­деления; определение зависит от ситуации. Что такое массовая  аудитория? Что такое средства коммуникации? Каким образом  можно передавать сообщения?

В традиционном представлении коммуникация есть процесс пе­редачи информации между адресантом (отправителем информации) и адресатом (получателем информации). Иначе говоря, в основе коммуникации лежит известная схема «источник—канал (передачи - информации) — адресат (аудитория).

Однако, когда мы рассматриваем Сеть, каждый из элементов  данной цепочки претерпевает изменения. Интернет словно играет  с традиционной схемой «источник—сообщение—получатель», ино- гда сохраняет ее в первоначальном виде, иногда придает ей совер- шенно новый характер. Так, источником сообщения может быть  как один человек (если это касается, к примеру, электронных пи­сем), так и целая социальная группа. Само сообщение может быть традиционной статьей, написанной журналистом или редактором, историей, создававшейся долгое время разными людьми, и даже простой беседой в чате. Получатель (или аудитория) данного по­слания также может варьировать от одного до нескольких милли­онов, может изменяться, а может и не изменяться, в зависимости от роли, которую выполняет сам получатель (например, будучи создателем сообщения).

Коммуникативисты в той или иной степени «схватывают» на­личную ситуацию, фиксируя возникающие вопросы, однако отве­тов (предлагаемых объяснений) столько, сколько пишущих на эту тему. Естественно, что одна из основных проблем социологии ком­муникаций и коммуникативистики в целом—роль канала (channel) как средства передачи данных и его воздействие на саму информа­цию и ее восприятие —приобретает в случае сетевых взаимодей­ствий особое значение. В наиболее явной форме эту идею задолго До широкого распространения Сети выразил знаменитый канад­ский коммуникативист и культуролог Маршал Герберт Маклюэн (1911-1980), вынеся ее в заглавие одной из своих знаменитых книг— «Средство сообщения есть сообщение».

На деле носитель информации не идентичен сообщению, но определяет его характер. Простой пример: история философии на компакт-диске в виде романа или фильма не только выглядит иначе, чем на страницах фолианта без иллюстраций, скажем, того же Бер­трана Рассела или Фредерика Коплстона, где она изложена на языке науки, использующем специальный терминологический аппарат, не­доступный без специального изучения. Она действительно другая.

Книги дают нам константную информацию, и общественный смысл этого факта огромен. Это прежде всего идущая через много поколений трансляция социального опыта, которая делает книги опасными для авторитарных режимов (вспомним сожжение книг и в нацистской Германии, и в романе Рея Бредбери «451 по Фа­ренгейту»). Сеть — носитель постоянно меняющейся информа­ции. Никакая страница в Интернете не сохраняется в неизмен­ном виде, но постоянно совершенствуется. Нет никакой гаран­тии, что доступная сегодня страница сохранится завтра.

Интернет является многосторонним СМИ, который создает множество различных форм коммуникации. Можно согласиться с предложенным М. Моррис и К. Оган [Morris M., Ogan С, 1996] выделением в нем 4 типов:

1) асинхронная коммуникация «один на один» (электронные письма);

2) асинхронная коммуникация «многих с многими» (например, сеть Юзернет: сводки, листы рассылок, где требуется согласие на рассылки, или пароль для входа в программу, в которой со­общения касаются определенных тем);

3) синхронная коммуникация «один на один», «один и несколько», «один с несколькими» строится вокруг какой-либо конкретной темы, например, «ролевые игры, чаты»;

4) асинхронная коммуникация, где обычно пользователь пыта­ется разыскать сайт для получения определенной информации; здесь можно встретить коммуникацию «многие и один», «один на один», «один и многие» (веб-сайты, гороскопы).

Относительно традиционных СМИ Интернет выигрывает сразу по нескольким параметрам:

l) мультимедийность. Интернет объединяет визуальные, звуковые, печатные и видео-аспекты других СМИ; к тому же пользователи получают определенные экономические выгоды: цена пе­ресылки письма по электронной почте гораздо ниже его пере­сылки с помощью обычной почты;

2) персонализация. Интернет обеспечивает необходимой инфор­мацией на любом уровне заинтересованных в ней индивиду­умов или групп людей; доставка может быть обеспечена со­гласно предпочтению пользователей через персонализацию содержания, рассылку по электронной почте и кабельному те­левидению;

3) интерактивность. Интернет предполагает диалог, т.н. обратную связь (feedback), а не монолог, который характеризует тради­ционные СМИ. Взаимодействие, диалог и обратная связь между сотнями пользователей возможны через электронную почту, информационные табло, форумы, чаты и телеконференции;

4) отсутствие посредников. Интернет дает возможность прямого до­ступа правительства к населению, населения к власти без вме­шательства и манипулятивного воздействия со стороны СМИ.

Все эти особенности Сети выражаются в понятии «киберпростран-ство» (cyberspace), впервые использованном в 1984 г. американским писателем Уильямом Гибсоном в фантастическом романе «Нейро-мантик» (Neuromancer) для обозначения всей совокупности инфор­мации, содержащейся в компьютерных сетях. В самом конце 1980-x— начале 1990-х гг. этот термин стали использовать английские и аме­риканские географы, пытаясь применить специальные методы исследований в негеографической плоскости, т.е. для изучения новых виртуальных пространств, формируемых в компьютерных играх. К середине 1990-х гг. в англоязычной географии сформиро­валось особое направление исследований виртуальной реально­сти, которые, благодаря визуальному представлению пространства игры в виде карты или схемы на экране компьютера, считались наиболее «географичными» программами. Именно в этом направ­лении исследований возникли кибергеография (cybergeography), виртуальная география (virtual geography), география киберпро-странства (geography of cyberspace), предметом которых и стало информационное пространство, созидаемое компьютерами,— кибер-пространство, виртуальная реальность. Под влиянием массирован­ного расширения сетевых взаимодействий раздвинулись границы приложения кибергеографии как особого направления географи­ческой науки, занимающегося изучением территориальной органи­зации информационных ресурсов Интернета.

 

С развитием глобальных компьютерных сетей и проникнове­нием цифровых технологий во все сферы жизни общества прои­зошло и расширение использования терминов «киберпростран­ство» и «кибергеография». В настоящее время понятие киберпро-странства как в англоязычных, так и в отдельных русскоязычных публикациях используется для обозначения совокупности про­странств всех электронных систем, т. е. фактически для обозна­чения глобального информационного пространства или, по крайней мере, его основной (на данный момент) компьютерной части, а предметом исследований современной кибергеографии явля­ется изучение территориальной и организационной структуры ки-берпространства.

Некоторые авторы относят появление киберпространства к концу XIX в., связывая его с развитием электро- и радиосвязи. Существует особая точка зрения, сторонники которой считают, что киберпространство существовало всегда, но в неактуализи-рованной форме, которое стало доступно человеку (открыто им) только с изобретением телефонной связи (своеобразное прелом­ление идей Карла Поппера о трех мирах). По мнению некоторых западных исследователей, киберпространство, особенно Интер­нет, может вообще рассматриваться как кибернетический экви­валент экосистемы. С последним утверждением можно было бы полностью согласиться в том случае, если бы киберпространство и реальное пространство существовали отдельно друг от друга. Но киберпространство в настоящее время  — не более чем информа­ционная проекция реального мира, и развитие киберпростран­ства—следствие развития реальных социально-экономических систем глобализации мира.

В настоящее время большая часть исследований по кибергео­графии за рубежом осуществляется преимущественно в англоязыч­ных странах, в первую очередь в Великобритании и США; кроме того, отдельные работы проводятся в Германии, Ирландии, Ита­лии, Франции, Новой Зеландии. Несмотря на более чем десяти­летнюю историю развития кибергеографии на Западе, она до сих пор не сформировалась как единое направление исследований. Вследствие того, что кибергеография поначалу представляла со­бой попытку исследований информационных пространств отдель­ных компьютеров, а затем небольших компьютерных сетей, в на­стоящее время кибергеография понимается чаще всего в узком смысле —как направление географии, изучающее внутреннюю структуру виртуальных пространств компьютерных сетей и (в луч-шем случае) их воздействие на другие социально-экономические системы. В более широком смысле к кибергеографии в настоящее время некоторые западные исследователи относят как минимум пять взаимосвязанных направлений исследований:

• общую теорию и основы кибергеографии, изучение организационной структуры виртуальных пространств, соотношения кибер —и реального пространств (собственно кибергеография);

• картографирование компьютерных и телекоммуникационных сетей;

• визуализацию виртуального пространства (киберкартография);

• изучение воздействия киберпространства на территориальную организацию общества—экономику, социум, политику;

• изучение территориальной организации компьютерных и телекоммуникационных сетей.

В целом кибергеография — комплексная наука, в сферу изуче­ния которой входит не только само киберпространство, но и его физическая инфраструктура в реальном пространстве и социум пользователей компьютерных систем. Поэтому кибергеографию условно можно подразделить на два основных направления ис­следований:

1) географию киберпространства (или виртуальную географию), занимающуюся изучением структуры киберпространства;

2) географию компьютерных сетей, изучающую в реальном про­странстве территориальную структуру компьютерных сетей. Это разделение условно в силу того, что явления в киберпростран-стве не могут быть рассмотрены без их взаимосвязи с объек­тами в реальном пространстве.

Кибергеография частично выходит за рамки традиционной гео­графии и поэтому может также рассматриваться как наука, рас­положенная на стыке социально-экономической географии и ки­бернетики.

Киберпространство часто сравнивается с новым «обширным континентом», а его открытие и освоение — с Великими геогра­фическими открытиями и колонизацией новых земель. Эти срав­нения, конечно, условны.. Тем не менее они отражают то, что исследование киберпространства с географических позиций явля­ется новым направлением науки, а специфика киберпространства требует часто иных теоретических обоснований, чем традицион­ные географические исследования.

Одной из главных методологических проблем изучения кибер­пространства является вопрос соотношения киберпространства и реального пространства. От решения этого вопроса зависит определение не только того, что относится к собственно кибер-пространству, но и той науки, объектом исследований которой киберпространство является. То, что это объект исследований именно географической науки, не столь очевидно. Отнесение киберпространства к объекту исследования географии в начале 1990-х гг. на Западе во многом произошло только благодаря обще­принятому мнению, что именно география изучает явления в пер­вую очередь с точки зрения их пространственного расположения. Решение этого вопроса особенно важно еще и потому, что факти­чески в настоящее время существует два во многом взаимоисклю­чающих мнения. Согласно первому, киберпространство является абсолютно самостоятельным явлением, т. е. может существовать независимо от реального пространства. Согласно второму, кибер­пространство является только информационной проекцией дея­тельности структур реального пространства. Особых сомнений в том, что верна именно вторая точка зрения, в настоящее время нет. Но пока существует гипотетическая вероятность, обыгранная во многих фантастических произведениях, того, что развитие на­уки и технологий может привести к созданию искусственного ин­теллекта. (Отдельные исследователи уже сейчас рассматривают в качестве самостоятельных субъектов киберпространства ком­пьютерные вирусы.)

Английский ученый М. Бэтти в середине iggo-х гг. предложил рассматривать взаимодействие реального и киберпространств в виде специальной матрицы, состоящей из двух строк (компью­терные узлы и сети) и двух столбцов (место и пространство). По­мимо собственно реального пространства, где физически рас­полагаются компьютерные узлы, и киберпространства как сово­купности взаимосвязей между компьютерами, М. Бэтти выделил также переходные зоны между ними. В целом теория М. Бэтти носит технический характер и может рассматриваться только как иллюстрация того, что киберпространство не существует без технической инфраструктуры в реальном пространстве. Для ки-бергеографии наибольшее значение имеет введенный М. Бэтти термин «киберместо» (cyberplace), который он понимает как не­обходимую инфраструктуру для осуществления связи между ком­пьютерами (например, телекоммуникационные кабели и до­роги, по которым они проложены). Представляется, что данный термин можно толковать гораздо шире —как совокупность всех социально-экономических систем, использующих в своей деятель­ности компьютерные информационные технологии, т. е. ту часть реального пространства, которая оказывается в зоне влияния ки-берпространства.

Внутри киберпространства также можно выделить подобные переходные зоны. Технологическое пространство компьютеров (c-space) в киберпространстве продолжается как совокупность программного обеспечения и технологических протоколов, обе­спечивающих функционирование компьютерных систем. Анало­гом киберместа выступает информационная проекция реального пространства в киберпространстве — информационное представ­ление в киберпространстве (Интернете) реальных объектов (на­пример, в виде веб-сайтов компаний и организаций).

Технологическое пространство компьютеров для кибергео-графии интереса не представляет и является объектом исследо­ваний технических наук, хотя именно здесь, между компьютер­ными процессорами и протоколами сети, пролегает граница между реальным пространством и киберпространством, между миром физическим и информационным. Именно технологиче­ское пространство компьютеров определяет во многом структуру киберпространства и способы, при помощи которых можно его исследовать.

Киберместо и информационная проекция реального простран­ства представляют наибольший интерес с точки зрения традици­онной географии, поскольку отражают воздействие информаци­онных технологий на развитие общественных территориальных систем. Именно эти элементы кибернетических систем являются объектом исследований кибергеографии в широком смысле. Ин­формационная проекция реального пространства в киберпро­странстве на самом деле — информационная проекция киберме­ста. Расширение и развитие киберместа влечет соответствующие изменения и в киберпространстве.

Определить точные рамки киберместа и информационной про­екции реального пространства довольно сложно, так как они на­ходятся только в стадии формирования, к тому же очень тесно взаимосвязаны. По мере расширения сферы применения компьютерных и информационных технологий киберместо может охватить всю сферу деятельности человека. Определить границы информационной проекции реального пространства еще слож­нее. Фактически все информационное пространство компьютер­ных сетей (т. е. киберпространство) так или иначе является отра­жением реального пространства, и тогда все киберпространство — информационная проекция реального пространства. Но в то же время в самом киберпространстве существует целый ряд объектов, которые не имеют аналога в реальном мире, т. е. они полностью виртуальны (например, различные интернет-сервисы— чаты, ка­талоги и рейтинги сайтов, поисковые системы и пр.) и, таким об­разом, фактически не входят в понятие информационной проек­ции реального пространства.

Трудно говорить о том, каким может стать киберпространство в ближайшей перспективе, поскольку формы проявления кибер-пространства, его влияния и взаимодействия с общественными территориальными системами по мере развития компьютерных и информационных технологий могут существенно меняться.

Структура информационного пространства совпадает с тер­риториальной структурой реального пространства только в том, что большинство объектов киберпространства является информаци­онной проекцией этих же объектов в реальном пространстве. В целом понятие структуры киберпространства хотя и основано на объ­ектах реального пространства, отлично от обычного понимания его в географии хотя бы потому, что нельзя измерить расстояние между объектами в киберпространстве в обычных единицах рас­стояния— метрах или километрах. Можно, конечно, измерить фи­зическое расстояние между отдельными компьютерами, но это имеет смысл только для выяснения того, сколько метров провода нужно, чтобы соединить эти компьютеры.

Время соединения между двумя объектами киберпространства может считаться способом измерения расстояния в киберпро­странстве. Именно такого мнения придерживаются исследователи-кибергеографы. Некоторые зарубежные исследователи на основе этого подхода создают трехмерные древовидные карты киберпро­странства. Создание таких карт равносильно картированию зем­ной поверхности на основе не географических координат, а на­пример, изохрон транспортной доступности от какого-либо опре­деленного центра, в качестве которого для киберпространства фактически в настоящее время выступает Силиконовая долина в Калифорнии.

Вторым, столь же часто встречающемся понятием, обязанным своим рождением Сети, является понятие виртуальной реально­сти, введенное в употребление в 1989 г. Джероном Ланье (Jaron Lanier) — одним из ведущих специалистов в области компьютер­ных технологий. В одном из интервью он так определил сущность виртуальной реальности: «Мы говорим о технике, посредством которой люди, благодаря компьютерной интервенции, синтези­руют общую реальность. Она переносит наши отношения с фи­зическим миром на новый уровень...».

Под виртуальной реальностью понимаются техники, позволя­ющие интегрировать человека в созданную компьютером разви­вающуюся среду, в отличие от чистой компьютерной симуляции, при которой не происходит такой интеграции, или, иначе говоря, погружения (immersion). Виртуальная реальность означает, что реальное замещается искусственным миром из компьютера: че­ловек может погрузиться в эту новую реальность так, как если бы она была настоящей. В противоположность анимации здесь все происходит в реальном времени, т.е. каждая реакция мгновенно отражается в виртуальном пространстве.

Техника виртуальной реальности отвечает многим чувствам че­ловека—зрению, слуху, осязанию и, возможно, обонянию. Вирту­альная среда как интерфейс отвечает интуитивному пониманию человека в гораздо большей степени, чем ранее возникшие спо­собы общения с компьютером при посредстве меню, окон или мыши.

Одной из важнейших характеристик виртуальной реальности является реальное время. (В этом ее отличие от киберпростран-ства.) Благодаря понятию «реальное время» виртуальные миры производят впечатление реальных миров: в результате действий пользователя они изменяют свой образ, причем мгновенно, бла­годаря чему пользователь в виртуальном мире испытывает ощу­щение проникновения в этот мир (Walk-Through —Effect).

Создание и переживание новых миров становится возмож­ным благодаря применению мощного компьютера плюс проек­ционного шлема (и иногда перчаток). Движения головы в шлеме в доли секунды через считывающее устройство (трекер) переда­ется в компьютер, который рассчитывает новый образ среды и пе­ресылает его на имеющиеся в шлеме дисплеи, в результате чего у пользователя возникает ощущение, что он своими действиями изменяет свой собственный мир. В виртуальном мире пользова­тель может взаимодействовать в полном смысле этого слова с ми-

ром, может изменять его конфигурацию, например, передвинуть стакан на столе, открыть дверь.

Каковы свойства виртуальной реальности? Немецкий социо­лог А. Бюль [Buhl А., 2ооо] в книге «Виртуальное общество 21 века. Социальные изменения в дигитальную эпоху» называет следую­щие:

1.  Погружение: пользователь погружается в генерированную ком­пьютером изменяющуюся среду, он как бы входит в простран­ство за экраном.

2.  Многомерность: генерированное компьютером пространство, в которое погружается пользователь, двух—и трехмерное.

3.  Мультисенсорика: возможность для пользователя воспринимать эту реальность одновременно с помощью нескольких чувств (зрения, слуха, обоняния, осязания и т.д.)

4.  Реальное время: действия пользователя коррелируют с измене­нием среды немедленно, без всякой временной отсрочки.

5.  Адекватность: пользователь созданной компьютером развива­ющейся среды воспринимает образы, адекватные его воздей­ствиям.

6.  Интеракция: пользователь может реально взаимодействовать с этой средой—изменять, передвигать предметы и т. п.

7.  Проницаемость: в виртуальных пространствах пользователь мо­жет двигаться вперед и назад, смотреть вправо и влево. Если в этом пространстве предполагается несколько уровней, он мо­жет двигаться вверх и вниз.

8.  Эффект реальности: виртуальная среда программируется таким образом, что у пользователя возникает ощущение ее реально­сти.

9.  Эффект многих пользователей: в созданной компьютером среде пользователь может взаимодействовать с другими пользовате­лями, решать совместные задачи и т.д. [Ibid., S.112]

Этот более или менее полный список характеристик виртуальной реальности относится к некоей идеальной модели, к очень слож­ным виртуальным средам. В них, однако, фиксируются тенден­ции становления виртуальной реальности как смены парадигм взаимодействия человека и компьютера, т. е. парадигм интерфей­сов. Виртуальные же среды, реализованные и реализующиеся на практике сегодня, удовлетворяют далеко не всем из перечислен­ных критериев, да и то лишь в тенденции.

Самые сложные из современных виртуальных реальностей представляют собой некие расширения реальности. О полной замене подлинной материальной реальности виртуальной ре­альностью речь пока не идет, поскольку моделируются лишь от­дельные ее характеристики (например, пользователь может в соз­данном компьютером мире брать объекты, переставлять их, на­блюдать их с любой стороны). Благодаря техникам виртуальной реальности сложные данные, вводимые в компьютер, становятся видимыми, т. е. получают пространственную форму и качества ре­альности. Например, в компьютерной томографии измеряемые данные, которые не видимы, т. е. не имеют зрительно воспри­нимаемых характеристик, преобразуются компьютером в визу­альную модель. Путем компьютерного моделирования (симуля­ции) возникает сложный предмет, который может быть по-новому и с большей полнотой изучен и понят, поскольку доступен рассмо­трению с разных сторон.

Ясно, что это далеко не полноценная виртуальная реальность, отвечающая своему определению (при томографии, например, ис­следователь не может войти в мозг и осязать его текстуру). В на­стоящее время мы имеем лишь приближение к виртуальной ре­альности, отвечающей всем своим характеристикам, которая даже в не полностью развернутом виде оказывает колоссальное воздей­ствие на человека и общество.

3- ИНТЕРНЕТ И СОЦИАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ

Анализ такого всеохватывающего и ранее не представимого не только по возможностям, но и по социальным последствиям ком­муникативного средства, каким является Интернет, порождает массу проблем.

По крайней мере, для пользователей Интернета изменения стали обычным, буквально каждодневным явлением жизни, что не слишком хорошо коррелирует со значительно большим посто­янством реальной жизни, которая (и в этом, возможно, одно из объяснений постоянного желания войти в Сеть), в отличии от Сети, не может предоставить что угодно «здесь и сейчас». В Сети же есть все и на любой вкус: порнография и политическая про­паганда, реклама и разного рода экстремистские призывы и тре­бования, весьма эксцентричные высказывания и призывы к на­силию, в общем, то, что характеризует повседневность. В этом смысле реальность проигрывает киберпространству, количество пользователей которого растет чрезвычайно быстро. Так, летом 2ооо г. более 300 млн человек имели доступ в Интернет, а в 2003 г— 580 млн. [http://www.webplanet.ru/print.html]. И хотя географиче­ское распространение Сети поистине глобально, поскольку поль­зователи есть во всех странах, распределение по регионам легко предугадываемо: чем выше уровень жизни населения, тем значи­тельнее доля интернет-пользователей. Первые места занимают са­мые богатые и технологически развитые страны —США, Канада, Япония, скандинавские страны. Россия по данным на 15 февраля 2002 г. занимала 15-е место в мире по количеству пользователей [http://www.webplanet.ru/article/440.htlm]: официально в Рос­сии насчитывалось более 8 млн пользователей, более половины которых—постоянная аудитория [http://www.rian.ru]. Однако по данным на май 2007 г. количество отечественных пользователей выросло более чем в 4 раза, достигнув 25 млн человек, т. е. при­близилось к отметке 2о%, что означает массовый характер ис­пользования любой новой технологии (нижней границей массо­вости считается ю%).

Не вызывает удивления тот факт, что на огромном африкан­ском континенте доступ к Интернету (если не брать в расчет срав­нительно высотехнологичную Южную Африку, где насчитывается примерно 2 млн пользователей) имеет всего миллион с неболь­шим, что в два раза меньше, чем в маленькой Норвегии, при том что в Африке населения в юо раз больше. Очевидно, что Сеть вно­сит и в без того расколотый мир новые формы неравенства—те­перь уже информационного.

Любопытно, как в отношении к Интернету проявляются осо­бенности национального менталитета. Так, датчане настроены скептически и не так очарованы новыми информационными тех­нологиями, а потому в Дании количество пользователей значи­тельно меньше, чем в других скандинавских странах. То же раз­личие наблюдается между Великобританией, где доля интернет-пользователей приближается к 30% общего числа населения, и Францией, где их количество составляет лишь 15-17%.

Интернет в определенном смысле выполняет компенсаторную функцию, замещая недостаток реального общения, вообще харак­терный для современных развитых обществ. В нем существуют бо­лее или менее устойчивые виртуальные сообщества людей, объ­единенных общими интересами,—литературные клубы, кружки, группирующиеся вокруг какого-либо форума, и наконец, почита­тели сетевых ролевых игр. Некоторые из них настолько погружа-

ются в виртуальный мир, что психологи всерьез говорят о про­блеме зависимости от Интернета (net-addiction). С другой сто­роны, Интернет значительно расширяет возможности человека найти единомышленников, а сетевые знакомства нередко пере­ходят в реальные.

В силу множественности охарактеризованных черт интернет-общения и их разнородности всемирное распространение вир­туального общения по своим последствия крайне неоднозначно. К позитивным можно отнести, например, расширение познава­тельных практик. Так, многие исследователи обращают внимание на то, что с распространением Интернета резко возрастает значе­ние визуального мышления. Визуальное мышление—умственная деятельность, в основе которой лежит оперирование наглядными графиками, пространственно структурированными схемами. Надо думать, что Интернет будет всемерно способствовать взаимопро­никновению и взаимоусилению рационального и внерациональ-ных способов освоения действительности. К тому же Интернет, сводя все жизненные сферы в виртуальную плоскость, неизме­римо увеличивает не только количество межперсональных вза­имодействий, но и само количество социальных областей, где происходят эти взаимодействия, из-за чего совокупное действие коллективизируется и интенсифицируется. Мозговой штурм в де­сятки тысяч голов обещает в будущем стать настоящим интеллек­туальным штормом.

Весьма значительна роль Интернета для развития науки. Как и в начале своего существования, Интернет в наши дни широко используется учеными разных стран для обмена научной инфор­мацией, организации виртуальных симпозиумов и конференций, в образовательных целях. Однако появилось несколько нетради­ционных направлений применения Интернета, одно из которых— распределенные вычисления. Есть ряд научных задач, связанных с обработкой огромного объема непрерывно поступающей инфор­мации. Например, поиск элементарных частиц в ядерной физике или полуфантастический проект поиска внеземных цивилизаций по сигналам из космоса. В гигантском массиве данных, поступаю­щих от измерительных приборов экспериментальных установок, требуется отыскать крупинки информации, представляющей ин­терес. Другие направления научных исследований требуют стати­стической обработки и поиска закономерностей результатов мил­лионов наблюдений из тысяч лабораторий: это задачи моделиро­вания климата Земли, предсказания землетрясений, генетические

исследования. С таким объемом вычислений не в состоянии спра­виться ни один суперкомпьютер. Однако Интернет позволяет объ­единить сотни тысяч компьютеров добровольных помощников ученых в единую вычислительную систему. Каждый желающий уча­ствовать в какой-либо программе регистрируется на центральном сервере, получает свою порцию данных для обработки и отправ­ляет обратно результаты расчетов. Таким образом, даже далекий от науки человек может совершить крупное открытие.

Еще одно применение Интернета в науке —дистанционное управление. Современные исследования часто требуют доро­гостоящего, а подчас уникального экспериментального обору­дования, к примеру, космический телескоп Хаббл или европей­ский суперколлайдер (ускоритель элементарных частиц). Уче­ный, желающий провести эксперимент или серию наблюдений, через Интернет получает в свое распоряжение виртуальную мо­дель установки, которой управляет в соответствии со своими це­лями. Команды управления поступают на центральный компью­тер, который объединяет их, оптимизирует, распределяет по вре­мени и проводит реальные эксперименты, результаты которых по Интернету рассылаются исследователям. Идея дистанцион­ного управления применима не только в науке. Ведущие миро­вые компании работают над использованием Интернета для того, чтобы в недалеком будущем человек смог командовать на рассто­янии даже домашними бытовыми устройствами.

Еще одно свойство Сети, о котором следует сказать, анализируя социальные изменения, вызванные воздействием новых техноло­гий на общество,—фактическая реализация в ней представлений об информационном обществе [information society], возникших как футурологическая доктрина и получивших скорее полемиче­скую известность в период нарастания компьютерного бума на ру­беже 1970-1980 гг. Наибольшую известность получила книга амери­канского культуролога Олвина Тоффлера «Третья волна» [Toffler A., 1980], по мнению которого мир вступает в третью стадию цивили­зации, где решающую роль будут играть информационные демас-сифицированные средства связи, существенно меняющие все сферы жизни —от экономики и культуры до образа жизни и мышления. Основу новой экономики составят компьютерные системы, сое­диняющие частные дома с производственными и торговыми ор­ганизациями, с банками и правительственными учреждениями, школами и университетами, что даст возможность организовать трудовую деятельность в электронных коттеджах, заменяя ручные

промышленные действия манипулятивно-информационными. Из­менится и отношение людей к самой информации: она переста­нет восприниматься как товар, но станет стимулятором творче­ских сил и поисков, поскольку постоянное общение с компьюте­ром учит хорошо ориентироваться в глобальных пространствах информации по индивидуальным многовариантным выборам ре­шений, независимо от массовых правил, стандартов и предубеж­дений. В эпоху цивилизации «третьей волны» «самым основным сырьем для всего и таким, которое невозможно исчерпать, ста­нет информация, включающая и воображение», и поэтому «бла­годаря информации, обретающей гораздо большее значение, чем когда-либо, новая цивилизации начнет перестраивать образова­ние, определять границы научных исследований и, кроме того, реорганизовывать сами средства коммуникации» [Ibid. P. 368].

Хотя понятие «информационное общество» сравнительно ново, в каком-то смысле всякое общество является информационным. Более того, именно обладание информацией в любом обществе обеспечивает значительный и весьма высокий социальный статус. Например, знание о том, как убить мамонта, не подвергая смер­тельному риску свою жизнь и жизнь соплеменников, как развести огонь без тлеющих углей, делало обладателя подобной информа­ции (и возникающих на ее основе навыков) весьма влиятельной персоной в ледниковый период. Интеграция информационных технологий—ключевой фактор в любом виде производства: сырье ценится все меньше, возрастает доля производимых ценностей, основанных на информации. Например, в цене микропроцессора стоимость сырья составляет всего 2—3%, все остальное—цена ин­формации. Наиболее преуспевающее предприятие 1990-х гг.—ком­пания Microsoft —производит исключительно продукты, транс­портируемые в электронном виде в упаковках, весящих меньше одного грамма (наиболее успешная из ее предшественниц — ком­пания General Motors, продукция которой весила 4 тонны).

Постепенное проникновение компьютеров в современную жизнь, как считает Джеффри Александер, углубляет то, что Макс Вебер назвал рационализацией мира. «Компьютеры преобразуют каждое сообщение—вне зависимости от его значения, метафизи­ческой отдаленности или эмоционального очарования —в после­довательность числовых битов и байтов. Эти последовательно­сти соединяются с другими посредством электрических импуль­сов. В конечном счете, эти импульсы преобразовываются обратно в сообщения медиа. Есть ли более яркий пример подчинения человеческой деятельности безличному рациональному контролю?» [AlexanderJ. С, 1992]. Он предлагает нетривиальный подход к про­цессу компьютеризации мира, связанный с особым пониманием технологии в качестве «дискурса как знаковой системы, отклика­ющейся на социальные и психологические запросы» [Ibid. P. 320], а потому обладающей значительным эсхатологическим потенци­алом, свойственным всем технологическим инновациям инду­стриального капитализма, в рамках технологического дискурса которого «машина стала не только богом, но и дьяволом». Ком­пьютеры легко вписались в существовавший дискурс. С самого их появления (в 1944 г.) и в течение последующих 30 лет они виде­лись сакральными, мистическими объектами, обладающими не­вероятными способностями и олицетворяющими одновременно и сверхчеловеческое зло, и сверхчеловеческое добро (интенсив­ное обозначение думающих машин в бинарных терминах, описан­ных Дюркгеймом и Леви-Стросом) [Ibid.].

Дискурс компьютеризации можно назвать эсхатологическим, так как в итоге он затрагивает вопросы жизни и смерти. Во-первых, спасение определялось в математических терминах. Считалось, что новый компьютерный мир в мгновение ока решит все про­блемы, которые накапливались годами. Александер проанализи­ровал 98 статей о компьютерах, опубликованных в период с 1944 по 1984 г. в популярных американских массовых журналах— «Time», «NewsweeK», «Business Week», «Fortune», «The Saturday Evening Post», «Popular Science», «Reader's Digest», «US News and World Re­port», «McCall's», «Esquire» и провел своеобразный контент-анализ оценки масс-медиа роли компьютеров. В 50-ые гг. прогрессистский пафос налицо: «Думающие машины делают нашу цивилизацию бо­лее здоровой и счастливой»; «теперь люди будут способны решать свои проблемы безболезненно с помощью электроники» (NewsweeK. 1954- №7). Но, как и в любой эсхатологической риторике, времен­ные границы спасения были неопределенны. «Это пока еще не на­ступило, но уже началось. В течение 5-10 лет мы должны почув­ствовать трансформацию. Вне зависимости от сроков результат определен. Это будет социальное действие невероятных масшта­бов» (Reader's Digest 1960. №3). «Большинство видов человеческого труда исчезнет, люди наконец смогут стать свободными в выборе деятельности и займутся совершенствованием себя, созданием кра­соты и развитием понимания других» (McCall's. 1965. №5).

К началу 1970-х гг. стало ясно, что компьютерная эпоха насту­пила. В то время как контакт с сакральной стороной компьютера

олицетворял спасение, его проявленная профанная сторона гро­зила разрушением. И от этого человечество теперь также должно было быть спасено. Во-первых, компьютеры внушали страх дегра­дации, того, что люди будут ими поглощены. Во-вторых, появи­лась фобия механического человека, который вытеснит «живое» человечество. Но более характерная фобия связана не с мутацией, а с манипуляцией; с помощью компьютеров «оценки могут быть подстроены... с такой эффективностью, которая заставить дик­таторов покраснеть» (The Saturday Evening Post. 1950. №2). И на­конец, страх перед компьютерами связан с образом Антихриста, способного разрушить все общество, с образом «конца света». На основании этого анализа Александер делает вывод: «Циркулиру­ющая в социуме популярной культуры литература о компьютерах свидетельствует о том, что идеология компьютеризации редко бы­вает основанной только на фактах, рациональности или абстрак­ции. Она выступает во всей своей конкретике, образности, уто­пичности и даже дьяволизме, будучи вписанной в дискурс, кото­рый можно назвать большим нарративом жизни» [Ibid. P. 323].

Марк Постер [Poster M., 2000] предлагает самое общее опре­деление Интернета как «децентрализованной технологии» и «де­централизованной системы коммуникации», в отличие от всех традиционных ее способов, предполагающих наличие сравни­тельно небольшой профессиональной группы, занятой производ­ством информационного товара. Само появление на свет этой уникальной структуры было результатом «слияния интересов со­циокультурных агентов, имеющих так мало общего: Министерства обороны США периода холодной войны, целью которого было обеспечение выживания в результате ядерной атаки путем децен­трализации военного управления, этоса сообщества инженеров-компьютерщиков, не приемлющих любые формы цензуры, и уни­верситетских исследовательских практик» [Ibid. P. 403].

Обращаясь к проблеме влияния технологических изменений на общество (в рамках технологического детерминизма), Постер пишет: «В общем смысле технологическая сторона жизни обще­ства определяется как конфигурация одних материалов, воздей­ствующих на другие материалы. При этом технология оказыва­ется чем-то внешним по отношению к человеку, а роль человека заключается в том, чтобы манипулировать материалами, исходя из своих собственных предзаданных и субъективных целей. Од­нако Интернет устанавливает новый режим отношений между че­ловеческим и вещным миром, а также между материальным и не-

материальным, перестраивая отношение технологии и культуры. Сеть влияет на дематериализацию коммуникации и, что важно, трансформирует субъективную позицию индивидов, вовлечен­ных в нее» [Ibid. P. 405].

Интернет, являясь прежде всего децентрализованной системой коммуникации, действуя как сеть сетей, подрывает существующие представления о характере политики и о роли технологии в це­лом [Poster М., 2000 Р.402]. Вопрос, как считает Постер, форму­лируется так: если информация в сети неограниченно воспро­изводится, немедленно распространяется и радикально децен­трализуется, то как это может повлиять на общество, культуру и политические институты? [Ibid.]

Сводить роль Интернета лишь к эффективному инструменту коммуникации Постер считает ошибкой, ибо Сеть порождает но­вые формы взаимодействия людей и расширяет границы задан­ных идентичностей. Здесь имеются в виду прежде всего виртуаль­ные сообщества, в которых происходит процесс конструирования идентичности через коммуникативные практики: осуществляя об­мен электронными сообщениями, индивиды как бы изобретают себя [Ibid. P. 409].

Одной из характерных особенностей Сети является уникальная возможность самопрезентации индивида, конструирование соб­ственной идентичности. В отличие от реальной жизни, где иден­тичность задана рождением или статусом, в виртуальной реаль­ности возможно ее конструирование самим субъектом в рамках лингвистической коммуникации. Представление себя в акте ком­муникации предполагает лингвистический акт самопозициони­рования. Идентичность в виртуальном сообществе должна быть представлена, как минимум, именем и полом, тогда как в реаль­ной жизни в ней всегда наличествует также и этничность, высту­пающая как едва ли не важнейшая характеристика идентичности. В интернет-сообществах главенствующая роль отводится гендеру (социальному полу). Гендерное тело воплощается с помощью гендерного текста, им же и ограничиваясь, (см. раздел II, у)

Общение в Интернете не стоит, однако, рассматривать как про­цесс становления некой универсальной активной речи, ибо по­следняя возможна лишь на основе фиксированной досоциальной и долингвистической идентичности, тогда как общение в Интер­нете предполагает лишь субъективные режимы конкретного чело­века: здесь индивиды конструируют свои идентичности в режиме диалога. В целом, как считает М. Постер, «дискурс Интернета не

ограничен конкретной адресностью, тендером или этничностью, что характерно для коммуникации лицом к лицу. Магия Интернета заключается в том, что эта технология полагает возможными куль­турные действия, символизацию во всех формах и всеми участни­ками; она радикально децентрализует позиции речи, печати, про­изводства фильмов, теле — и радиовещания, то есть меняет при­роду культурного производства» [Poster M., 2000. Р. 410].

Изменения, произошедшие в жизни современного общества благодаря Интернету, огромны. Возникает то, что француз Пьер Леви в 1994 г. в  своей известной книге «Коллективное сознание: К антропологии киберпространства» [Levy Р., 1994] обозначил как новую индустрию социальных связей.

Развитием этих представлений стал подход к интернет-сообществам как к социальным сетям. Теория социальных сетей предполагает, что социальное поведение и коммуникация испы­тывают влияние моделей взаимоотношений людей. Чем прочнее социальные связи между людьми, тем активнее они общаются друг с другом, используя все доступные медиа. Как и другие новшества коммуникационной технологии, Интернет продолжает процесс соединения людей и организаций, разбросанных географически, но связанных общими интересами в социальные сети. Теория со­циальных сетей утверждает, что социальная коммуникация по Ин­тернету дополняет и расширяет традиционное социальное пове­дение, поэтому чем активнее люди ведут себя в сообществе, тем больше они общаются в межличностной форме, и чем теснее их контакты, тем чаще и интимнее они пользуются электронной по­чтой и другими медиа для общения.

Эти данные соответствуют положениям теории социального влияния, которая описывает влияние социальных объединений на установки и поведение индивидов. Исследования в этой обла­сти обнаружили, что специфические формы взаимодействия в со­циальных сетях оказывают более сильное влияние на специфи­ческие установки и модели поведения, чем более традиционные социальные факторы (типа групповой принадлежности).

По мнению одного из наиболее авторитетных коммуникативистов Денниса Макуэйла, к числу важнейших вкладов сети Интернет в архитектуру социальных связей стало появление новых «комью-нити» (сообществ), в которых «могут появиться некоторые черты реального сообщества, включая взаимодействие, общие цели, чув­ство принадлежности, разнообразные нормы и правила поведения с возможностью исключить или отвернуть нарушителей. Здесь существуют также ритуалы, церемонии и особые формы выражения. Такие он-лайновые сообщества привлекают тем, что они, в прин­ципе, открыты для всех, в то время как в реальные комьюнити ча­сто трудно попасть» [McQuail D., 2000. Р. 133].  В формировании по­добного рода «комьюнити», по его мнению, и скрывается основа долгосрочного влияния новой коммуникационной среды на обще­ство. Влияние Интернета в социальном плане Макуэйл видит пре­жде всего в открытии новых возможностей жизненного выбора для индивида. «Прежние подходы к масс-медиа определяли сред­ства массовой информации в границах национального государства, по территории совпадающего с распространением того или иного издания. Это также мог быть регион, город или другая политико-административная зона. Идентичность и сплоченность чаще всего описывались в терминах географии, то есть пространства. Глав­ная причина тому— это уровень развития технологий (ограниче­ния, связанные с расстоянием и временем, были непреодолимы), но влияние оказывали и другие факторы. Новые медиа отлича­ются тем, что они... не привязаны географически и, таким обра­зом, дают человеку новые возможности для создания индивидуаль­ности и формирования сообщества. Главные вопросы самоопреде­ления больше не зависят от предыдущих социальных отношений или прежней идентификации» [McQquail D., 2000. Р. 125] •

Решающие изменения происходят и по сравнению с массовой информационной системой «Потеря управления и контроля за потреблением информации со стороны ее поставщика становится критической» [McQuail D., 2000. Р. 126]. Это основа для форми­рования подлинно демократических взаимодействий, возника­ющих благодаря возможности отказа от навязываемой коммуника­ции, традиционно выполнявшей функции индоктринации жела­емого и транслируемого видения действительности аудитории. Можно сказать, что в новой информационной системе господ­ствует аполитичность как форма сопротивления языку и образ­ному ряду политического спектакля, далеким от повседневного жизненного опыта.

4- ИНТЕРНЕТ КАК ПУБЛИЧНАЯ СФЕРА, ИЛИ ПОЛИТИКА В ИНТЕРНЕТЕ

До появления средств массовой коммуникации агора (площадь), деревенская церковь, таверна выступали в качестве публичных арен, где разворачивались политические дискуссии и действия.

Медиа (и в первую очередь телевидение), подчинили себе ста­рые пространства политики. Они не только опосредовали про­шлые взаимодействия лицом к лицу, но и выступили как самостоя­тельные публичные образования, где «публичное создается и суще­ствует» [HartleyJ., 1992. P. 1]. При этом, как считает Поль Вирилио, по мере замены знаковой дискурсивности имиджем публичное все больше превращается в паблисити (рекламу) [Virilio P., 1994. P.64]. Однако принятое в современной науке и ставшее уже традицион­ным разделение частного и публичного (именно к последнему от­носится «политическое»), берущее свое начало в предложенной Юргеном Хабермасом типологии [Habermas J., 1962], как оказа­лось, не работает в условиях Интернета.

Для Хабермаса, стремившегося выявить истоки возникновения гражданского общества и общественного мнения, формирующих реальный политический процесс, именно в ходе рационального обсуждения разных мнений в рамках публичной сферы, в качестве которой в условиях современности выступают медиа, индивиды могут достичь конвенционального согласия, что знаменует победу критического разума и представляет собой важнейшее достиже­ние демократии. Позднее постструктуралисты, в частности Ж. Ли-отар, подвергли идеи Ю. Хабермаса резкой критике, отказавшись считать рационального субъекта основой демократии, феминизма указывали на тендерную слепоту хабермасовского подхода.

Попытку объединить феминистские и постструктуралистские подходы к критике автономного субъекта, предприняла Рита Фельски [Felski R., 1989], предложив свое понимание публичной сферы. С ее точки зрения, публичная сфера вырастает из опыта политического протеста, как показали О. Негт и А. Клюге [Negt О. Kluge А., 1993], отражая позиции множественых субъектов (пост­структурализм) и тендерные различия (феминизм). Хотя Фель­ски критически пересмотрела хабермасовское понятие публич­ной сферы, лишив его всяческих буржуазных, логоцентристских и патриархальных коннотаций, она осталась в рамках старой тра­диции разделения публичного и частного, сводя «политическое» именно к публичному.

Одной из первых попыталась применить концепцию Хабер­маса к анализу сетевых взаимодействий Джудит Перрол [Perrolle J., 1993] в рамках анализа разговоров на досках объявлений. Считая, что в данном случае отсутствует «идеальная речевая ситуация», она показывает искажения, возникающие в «разговорах в сети» на уровне машинного контроля, когда «осмысленность, истина,

искренность и уместность... проявляются как физические или ло­гические характеристики машины... а не как результат челове­ческих отношений» [Ibid. P. 351]. Основные условия речи видо­изменяются в программе виртуального сообщества и остаются не затронутыми самой дискуссией. По мнению Перрол, «дизайн большинства компьютерных интерфейсов не приспособлен для проверки истинности данных, или же он разработан так, что факты могут быть подменены в зависимости от степени мастер­ства пользователя» [Ibid. P. 354].

Традиционно повестка дня, определявшаяся СМИ, всегда носила политический характер. Пользователь Сети, если и определяет по­вестку дня, то прежде всего свою собственную. Как продукт беско­нечного количества частных инициатив, не встраивающихся це­ликом ни в одну единую идею или теорию, Сеть наглядно демон­стрирует оторванность и конструкционистский характер многих социальных проблем и политических тем, прежде всего самой идеи общества как некоего единого неделимого целого. Сколько людей, столько и мнений — вот вывод, который помогает сделать Сеть на основе живого общения. Масс как таковых в Сети нет, а даже са­мые небольшие группы полны специфических противоречий.

Сеть невероятно демократична и децентрализованна, что, естественно, не могло не возбудить у властных структур в разных странах острого желания если не управлять ею, то, по крайней мере, взять под контроль. Попытки такого рода делаются везде, но до сих пор они нигде не увенчались успехом (пример с СОРМ-2 в России).

Можно констатировать, что большая часть содержания Интер­нета не имеет отношения к политике (в традиционном понимании этого слова). По отношению к традиционной медиа-политической системе Интернет, по характеристике одного из виднейших со­временных социологов, Николаса Лумана, представляет собой окружающую среду, наглядно демонстрирующую разнообразие ин­тересов и даже реальностей аудитории [Luhmann N., 1992], которую принципиально невозможно свести к общему знаменателю.

Поскольку всякая массовая коммуникация нуждается для своего существования в особом социальном пространстве («публичной сфере» Юргена Хабермаса), то возникает, по мнению Марка По­стера, целый ряд вопросов. Кто и как взаимодействует в Интер­нете? Насколько применим в отсутствии взаимодействия лицом к лицу термин «сообщество»? Какой оказывается политика, т. е. как происходит распределение власти между ее участниками? Что

представляет собой феномен кибердемократии (CyberDemocracy)? [Poster M., 2000. Р.405] Правда, большинство вопросов оставлено без ответа, но важна уже сама их артикуляция.

Если технологическое обновление медиа рассматривать как угрозу демократии, то возникает вопрос, как должна относиться к этому теория медиа.

Если сегодня машины способны на создание новых форм де­централизованного диалога, различных комбинаций человек—ма­шина и на поддержку новых политических образований, то каковы условия развития демократического общения в новой информа­ционной среде? Что сегодня следует понимать под публичным, если публичные имиджи (в режиме реального времени) оказы­ваются более важными, чем само публичное пространство? Это вопросы, которые, по мнению Поля Вирилио, имеют решающее значение [Virilio P., 1993. P.9].

В некотором роде Интернет можно сравнить с хабермасов-ской публичной сферой: хотя в Сети не выдвигаются претензии на истинность и на существование критического разума, в ней тем не менее происходит рождение неких самоорганизующихся форм, публичных арен. С развитием видео—и аудиоподдержки си­стем общения, строящихся пока преимущественно на тексте, та­кая виртуальная реальность может еще серьезнее заявить о себе, а жалобы на то, что «электронные деревни» —не более чем про­явления эскапизма белых недообразованных мужчин, уже не бу­дут казаться убедительными.

Изменчивый, гибкий статус индивида в Интернете ведет к пе­ременам в природе такого важного социального феномена, как ав­торитет, прежде всего политический. Если в Средние века автори­тет был наследственным, в эпоху модерна базировался на мандате народа, основанном на голосовании, то сам термин «демократия» говорит о суверенитете телесно воплощенных индивидов, опре­деляющих путем голосования, кто ими должен руководить. Ныне, в условиях киберпространства и мобильной идентичности, веро­ятно, потребуется некое новое понятие, фиксирующее отличные от прежних отношения между лидерами и толпой.

На примере деконструкции тендера в интернет-сообществах можно судить о том, насколько серьезными могут быть послед­ствия для политической теории и реальной политики в условиях широкого распространения новых электронных способов пере­дачи информации и потере контроля над ее содержанием. Вы­двинутая под влиянием широкого распространения Интернета в середине 90-x гг. идея «электронной демократии» (electronic democracy), суть которой состоит в возможностях новых элек­тронных медиа улучшить инфраструктуру демократического об­щества, создавая условия перехода от репрезентативной (пред­ставительной) к партисипационной демократии (демократии уча­стия), от простого участия к соучастию всех граждан в решении актуальных социальных проблем вместе с административными органами посредством проведения интерактивных диалогов, фо­румов, телеконференций и телеголосований [Consultant Study... 1995. Dec. № 4], хотя и продолжает довольно широко обсуждаться, но ее практическая реализация оказалась весьма сложной.

Технологическое обновление медиа порождает целый ряд но­вых социально-политических проблем: децентрализация демокра­тического дискурса (исчезновение в этих рамках понятий боль­шинства и меньшинства), угроза стабильности существующих государств (из-за утраты ими контроля над приватно-публичной информацией), подрыв основ частной собственности (в силу нео­граниченного воспроизводства информации) и общественной мо­рали (распространение порнографии). Очевидно, что однознач­ного решения эти проблемы не имеют, да, собственно, к поиску решения еще и не приступали. Пока социология массовых комму­никаций и теория медиа только фиксируют ситуацию, нащупывая подходы к формулированию нового проблемного поля.

5. СОЦИОЛОГИЯ ИНТЕРНЕТА-ПРОБЛЕМЫ СТАНОВЯЩЕЙСЯ НАУКИ

Интернет, окутанный оцифрованным языком, опосредованный машинными обозначениями «пространства без тел», предлагает социологии беспрецедентный предмет исследования. В настоя­щее время можно говорить о новом исследовательском направ­лении—социологии Интернета.

Основной блок публикаций об Интернете выполнен в попу­лярно-публицистическом жанре. Едва ли не классикой счита­ются работы о виртуальных сообществах журналиста Г. Рейн­гольда [Rheingold H., 1993]. Теоретическим осмыслением со­временных коммуникационных и информационных технологий занимались философы, социальные критики [см.: Войскун-ский А. Е., 2000. С.3-10], теоретики литературы, исследующие ги­пертекстовые структуры [Greco D. <http://landow.stg.brown.edu/ cpace/ht/greco7.htm>]. Позднее появились академические ра-

боты Б. Вэлмана, в которых рассматривается сетевая организа­ция «онлайновых коммуникаций» [Wellman B., Hampton К., 1999; Wellman B., Gulia M., 1999]. Большая работа выполнена П. Колло-ком, исследовавшим проблему конфликта частных интересов в ки-берпространстве и возможности создания «общественных благ» [Kollock R., 1999]. Постмес, Спирс и Ли проводили социально-психологические исследования «онлайнового поведения» [Postmes T., Spears R., Lea M., 1998]. Хэмман создал академический электронный журнал по социологии виртуальных коммуникаций «Cybersociology Magazine» [http://www.cybersociology.com.]

В социологии Интернета явно конституируются «тесные отно­шения» с дискурсами политики, контркультуры, художественной литературы. В становящемся дисциплинарном блоке литературы выделяются следующие «идеологические» маркеры:

1) ссылки на «эксплицитно идеологические» социально-фило­софские, политические и художественные работы;

2) терминология критической теории («эмансипация», «реифи-кация», «киберкапитализм»), постмодернизма («симулякры», «ризоматичность») и т. п.;

3) идеологическая ангажированность в проблематизации одного из полюсов «базовых различений».

Одни авторы думают о том, как расширить возможности актив­ного участия пользователей Сети; другие, напротив, о том, как навести больше порядка (оппозиция «свобода—контроль»); в оп­позиции «частное—публичное» исследователи электронной ком­мерции ищут возможности для продвижения частных интересов, а исследователей некоммерческих организаций в Сети больше привлекают условия предоставления общих благ и удовлетворе­ния общих интересов.

У исследователей Интернета преобладающим является крити­ческий пафос в отношении современного общества. Так, Мануэль Кастельс в фундаментальной трилогии об информационной эпохе [Castells M., 1996] трактует информационные технологии как ин­струмент освобождения маргинальных сообществ (особенно ярко это проявляется во втором томе о «власти идентичности»). Можно с некоторыми оговорками утверждать, что в становящейся соци­ологии Интернета преобладают идеологические схемы критики Просвещения и современности. Конструирование собственного «проблемного поля», создание собственной терминологии осу-

ществляется пока путем заимствований и адаптации «чужих» дис­курсов. В свое время Мишель Фуко назвал процесс установления ге­гемонии определенного видения мира колонизацией. По-видимому, именно так и следует на нынешнем этапе характеризовать социо­логические исследования Интернета. Телекоммуникация опира­ется на компьютерные технологии, а социология Интернета—на нетехнологический дискурс, колонизирующий образы и термины теории дизайна, искусства, коммуникации и даже философии.

Важным элементом рассуждений являются ссылки на художе­ственную литературу: весьма часты цитаты из Дж. Джойса, В. Вульф и У Фолкнера, А. Роб-Грийе и Н. Сарро, М. Павича и X. Кортасара. Широко используются работы литературоведов, переключивших внимание с автора на читателя,—Р. Барта, В. Изера и У Эко; встреча­ются и обращения к «нарративной эксцентрике» Ф. Рабле, М. Сер­вантеса и Л. Штерна. Однако наиболее часты обращения к появив­шемуся в конце 1940-x гг. в сборнике рассказов X. Л. Борхеса образу «сада расходящихся тропок» [MoulthropS., 1995. P.119].

Исследователи заимствуют и деконструируют традиционные тропы —образы и риторические элементы, принятые в устояв­шихся областях гуманитарного знания.

На данном этапе становления дискурса социологии Интернета доминирует технологизированный язык, формирующийся под влиянием субкультуры киберпанка и профессиональных програм­мистов. Возникновение Интернета описывается как результат вза­имодействия растущей высокотехнологической промышленности Силиконовой долины с социально-политическими идеями кали­форнийской контр культуры. Построение новой компьютерной реальности оказывается новой формой технологической утопии. Опыт виртуальных коммуникаций сравнивается со зрительными образами, возникающими в измененном состоянии сознания [Hillis K., 1996. Р.71], и появляется тревога по поводу интернет-аддикции, особенно характерная для популярных и социально-психологических текстов.

На формирование социологического дискурса об Интернете оказывают влияние и государственные идеологии. Одну из наи­более распространенных метафор в описании виртуальных ком­муникаций — информационную супермагистраль (information superhighways) —ввел в оборот в бытность свою вице-президентом США Альберт Гор.

Сильнейшее влияния на социологический дискурс об Интер­нете оказал М. Маклюэн своим расширенным определением ме-

диа и утопией «глобальной деревни», которая была едва ли не важ­нейшей вдохновляющей идеей в развитии компьютерных техно­логий [McLuhan M., 1965; McLuhan M., 1994].

Эта метафора конкурирует с многими другими неологизмами, подчеркивающими различные аспекты сетевых технологий («ки-берпространство», «Сеть», «онлайн» и «паутина»), и с макросо-циологическими образами прошлых десятилетий: «эра инфор­мации» Т. Хелви (1972), «информационная революция» Д.Лам-бертона (1974), «сетевая нация» С.Хилтца и М.Туроффа (1978), «информационное общество» Дж. Мартина и Д. Батлера (1981) [BenigerJ.R., 1986].

Формирование социологического представления о виртуаль­ных коммуникациях предполагает формирование некоторого на­бора терминов и достижение консенсуса об основных проблемах исследований. То обстоятельство, что становящаяся дисциплина не может довольствоваться лишь технической терминологией, объясняет весьма активное обращение к инструментарию других дисциплин, исследующих Интернет,— теории литературы, поли­тической теории, антропологии, исследований культуры, пост­структурализма, истории и историографии, а также к наиболее общим идеологическим представлениям об объекте, выходящим за узкодисциплинарные рамки. Социологический научный дис­курс «колонизирует» язык социальных утопий и идеологических проектов (в частности, остатки «проекта Просвещения»), преоб­разует их метафорические структуры и способы формирования буквальных и образных значений.

В настоящее время можно выделить несколько внутренних раз­личений социологии Интернета, базирующихся на ряде бинар­ных оппозиций: виртуальное/реальное, письменное/устное, сво­бода/контроль, публичное/частное, доверие/обман¹.

Виртуальное/реальное. Виртуальная реальность — это одно из тех­нологических оснований Интернета, поэтому данное разделение рассматривается как вполне естественное. За описанием Интер­нета как множества виртуальных миров неизбежно стоит незави­симое от традиционных представление о виртуальном. Делая опо­средованные компьютером коммуникации предметом социологи­ческого исследования, мы тем самым признаем их социальность,

В описании этих оппозиций использованы материалы статьи А. А. Петровой [2002].

 

(поскольку социология традиционно настаивает на выделении «социального» в качестве своего предмета), их социальность отли­чается от привычной, реальной. В ней действуют специфические, даже не существующие в реальном обществе механизмы. Вирту­альные коммуникации происходят в специфической среде, и ее особенности накладывают отпечаток на их протекание [Kollock R, SmithM. А., 1999; Kollock R, 1999]. Императив особой виртуальной среды выводится из утопических идеалов адептов «виртуальных сообществ», которые проектируют и строят их как альтернативу существующему обществу, которая должна привести к «парадиг-мальному сдвигу» [KangN., Choi J. H., 1999. Р.468] как проект осво­бождения, преодоления ограниченности физического и социаль­ного пространства. Интернет представляется автономным обра­зованием, коренным образом отличающимся от традиционных сообществ, особенно в свете утверждений о том, что «новые тех­нологии будут продолжать изменять наши традиционные представле­ния о пространстве и времени» [Nguyen D. Т., Alexander J., 1996].

Киберпространство, таким образом, онтологизируется как про­странство sui generis, отделенное от реального мира. При таком понимании любую деятельность, связанную с виртуальными ком­муникациями, можно трактовать как уход или бегство от реаль­ности, что делает возможной аналогию с любым вариантом эска­пистского поведения; в таком дискурсе можно проблематизиро-вать, например, интернет-аддикцию, о чем говорилось выше.

Виртуальное может соотноситься с реальным и исследоваться как значимое, важное для реального; влияющее на реальное; сход­ное с реальным, т. е. управляемое теми же законами, обладающее подобными характеристиками. Многие, в том числе академиче­ские работы об Интернете, начинаются с более чем оптимисти­ческих утверждений о значимости информационных технологий в современном обществе. Подобное эмоциональное оправдание интереса характерно больше для публицистического, нежели на­учного текста, и именно к такому типу объяснения традиционно тяготеют и новые направления научного знания, которым не хва­тает автономного, самореферентного оправдания. В этом случае апеллируют не к истории «разворачивания» дисциплины —вы­сказываниям предшественников и оппонентов, а к самому изуча­емому предмету. Например, исследователи указывают на сильное влияние виртуальной среды на способы коммуникации; рассма­тривают опосредованную компьютером коммуникацию в терми­нах более общих теорий действия и утверждают, что «компью-

теры и информационные системы находят применение во все новых областях человеческой практики, оказывая воздействие на психические процессы и трансформируя не только отдельные действия, но и человеческую деятельность в целом» [Thomas R., 1995], и что «применение компьютерных сетей ведет к структур­ным и функциональным изменениям психической деятельности человека» [Wright К., 2000].

Исследователи, которые пытаются измерить влияние инфор­мационных технологий на интегрированность общества и постро­ить индексы «общности» и «балканизации» знания, ссылаются на социологические теории обмена, абстрактные сетевые модели и мало беспокоятся о внешнем оправдании предмета своего ис­следования [Van Alstyne M., Brynjolfsson E., 2001. Available at URL: <http://web.mit.edu/marshall/www/papers/CyberBalkans.pdf>.P. 2-31].

Самыми «сильными», как представляется, являются выска­зывания о реальности или сходстве с реальностью виртуальных коммуникаций [WellmanB., Hampton К., 1999; Wellman B.,Gulia, 1999], поддерживаемых привлечением наиболее сложных методи­ческих схем и переопределением базовых социологических поня­тий, например «сообщества» [HammanR. 2001. Available at URL: < http://www.cybersoc.com/magazine/s2intro.html>]. Хотя развитие виртуальных сообществ начиналось под знаком «разрушения со­циальных границ и освобождения индивидов от социальных вли­яний и группового давления, обесценивания статусной и власт­ной дифференциации» [Postmes T., Spears R., Lea M., 1998. P. 689], появление этой «социальной формы» породило новые основания для дифференциации, могущей впоследствии стать четкой и упо­рядоченной [Van Alstyne M., Brynjolfsson E. 2001].

Один из основных барьеров становления осмысленной диффе­ренциации в Интернете —язык. Пользователи, не владеющие ан­глийским языком, исключаются из большинства видов глобальной сетевой активности. Утверждения о том, что графическая при­рода виртуальной реальности и машинный онлайновый перевод в реальном времени позволит преодолеть языковые барьеры, от­ражают наивную веру во всемогущество технологий. Язык разде­ляет людей. Разделение выгодно носителям доминирующих язы­ков, прежде всего английского. Даже в международных академи­ческих сетях отмечается доминирование пользователей из США [PostmesT., Spears R., LeaM., 1998]. Это обстоятельство обычно обозначается как «культурный империализм» в Интернете. Если Интернет —это альтернативная реальность, то следует крити-

чески рассмотреть, кто создает эту реальность. Это касается не только доступа к информации в киберпространстве, но и возмож­ности вводить и изменять данные и тем самым строить образы виртуального мира.

Классовые различия также могут оказаться не менее эффек­тивным дифференцирующим признаком в сетевом пространстве, чем в «реальном» мире. Несмотря на заявления о равенстве в ки­берпространстве, доступ и необходимые навыки—все еще резуль­тат привилегированной классовой позиции. Депривилегирован-ных исключает не рука злого тирана, а рынок; свою роль играют также возрастная дифференциация и неравное положение инва­лидов в Интернете [Thomas R., 1995; Wright К., 2ооо].

Ожидания относительно ускоряющегося распространения ин­формации и параллельной гомогенизации общества благодаря ин­формационным технологиям основывались на предположении о том, что структура и культура общества останутся неизменными [Hamman R., 2001]. Однако даже абсолютная доступность инфор­мационных технологий не приведет к равенству между людьми, поскольку и в Интернете стратификационные основания все бо­лее приближаются к реальным. По этой причине исследователи виртуальной стратификации, как и их коллеги, занятые структу­рой реального общества, столь же часто исходят из критической традиции.

Письменное/устное. Различение письменного и устного тесно свя­зано с различением реального и виртуального, поскольку формы (и жанры) виртуальных коммуникаций определяются по аналогии с письменными и устными формами традиционной (социальной) коммуникации. Интернет описывается как отличное от реального пространство, в котором трансформируются принципы произ­водства текстов/высказываний. Возможен выбор между эмпи­рическими микросоциальными моделями коммуникации, специ­ально разрабатываемыми для изучения виртуальных сообществ, и макроисторическими нарративными схемами, описывающими формы организации коммуникативного действия в Интернете как «историческую формацию», вроде способа производства текстов. Так, в исследованиях многопользовательских сред (MUD), которые зачастую опираются на концепцию социальной обработки инфор­мации (Social Information Processing Perspective), описываются особенности вербального представления внеязыковых элемен­тов коммуникации. Развитие экспрессивных возможностей опи-

рается на паралингвистическую вербализацию, эффективность которой определяется установкой на социабельность (дружелю­бие) или скептицизмом по отношению к компьютерной комму­никации. Дружеское общение с помощью паралингвистических знаков, включаемых в тексты онлайновых обменов, успешнее раз­вивается участниками, имеющими низкие показатели по шкале скептицизма [UtzS., 2000; <http://www.behavior.net/JOB/v1n1/ utz.html>].

Исследователи выделяют две важнейшие характеристики вир­туальной среды: сенсорную редуцированность (особенно в тек­стовых средах) и нелинейность, гибкую организацию, гипертек-стовость сети. Сенсорная редуцированность описывается то-пиком псевдоустной коммуникации. Виртуальные сообщества организуются вокруг онлайновых «публичных форумов», агор, та­ких как «комнаты» чатов или системы телеконференций. Г. Рейн­гольд [Rheingold H., 1993] утверждает, что виртуальные виды де­ятельности изоморфны реальным. Единственное существенное различие в том, что взаимодействие происходит через письмен­ный, т. е. отображенный на экране, текст. Ссылки на эмпириче­ские данные сравнительно редки, поскольку репрезентативных исследований практически нет, а потому пишущие об этом осно­вывают свои нарративные (по преимуществу) рассуждения на готовых социально-философских концепциях. «Печатание несо­мненно способствовало замене средневековой организации зна­ния... Компьютерные технологии (текстовые редакторы, базы данных, электронные доски объявлений и электронная почта) начинают вытеснять печатные книги» [Bolter J. D. Р. 2].

Гипертекст — основная форма «организации» виртуаль­ного пространства —описывается как децентрирование, подо­бие «ризомы» Делеза [Landow G. Р., 1997 Р.36-38], «революции» [Landow G. P., Delany P., 1995. Р.6], как нечто, дающее неограни­ченную власть манипулировать символами, текстами и образами. Визуальные образы и звуки компьютерных приложений стано­вятся элементами анализа, которые исследователи пытаются ин-тегрировать в общую структуру рассуждений, соотнося их друг с другом [Bolter J.D., 1995. Р.113].

Свобода/контроль— третья важная оппозиция. Коммуникации, опо­средованной компьютером, иногда приписывают власть разрушать социальные границы, освобождать индивидов от социальных вли­яний, группового давления, статусных и властных различий, которые непосредственно проявляются в общении «лицом-к-лицу» [Wellman B., Hampton К., 1999. P. 689]. Виртуальное сообщество описывается как пространство свободы, где контрактные отноше­ния гарантируют равные возможности всем участникам взаимодей­ствия. Такоетюнимание вполне объяснимо, поскольку исторически развитие Интернета связано с развитием контркультуры, утопиче­ских и либеральных идеалов. Однако сами социальные и техноло­гические условия возникновения виртуального сообщества задают неравенство возможностей для некоторых пользователей. В вирту­альном сообществе сочетание развитых технических навыков ра­боты на компьютере с высокой языковой/коммуникативной ком­петентностью (как предпосылка создания и поддержания самого виртуального сообщества) встречаются у пользователей с высо­ким статусом. Провал проекта реализации полной свободы в ки-берпространстве был очевиден уже давно. В середине 1970-х гг. Ро­зан Стоун писала: «Настала эпоха надзора и социального контроля в электронных виртуальных сообществах». В начале периода, на­званного одним из участников сообщества «кануном свободного выражения», появились технические средства, позволяющие си­стемным администраторам отслеживать и подвергать цензуре не­приемлемые послания [Wellman В., Hampton К., 1999. P. 107].

Если виртуальное сообщество проектируется как публичное пространство свободного обсуждения, то может ли оно обойтись без институционального обеспечения этой свободы? Системный администратор в конференции Usenet и маг в MUD оказываются необходимыми для поддержания свободы.

Понимание как необходимый элемент коммуникации основано на обеспечении более или менее универсальных оснований дис­курса. Для этого требуются ограничения в выборе темы, спосо­бов построения высказываний, что естественным образом ведет к формированию дополнительных форм контроля за высказы­ваниями в «свободном» обсуждении. Предположение о большей индивидуальной свободе и относительной анонимности в Сети приводит к формулированию гипотез в терминах социально-психологической модели эффектов деиндивидуализации соци­альной идентичности, что приводит к росту анормативного по­ведения. Проведя вторичный анализ результатов исследовании, Т. Постмес, Р. Спирс и М. Ли не обнаружили значимой связи между анормативным поведением и деиндивидуализирующим влиянием относительной анонимности и отсутствия карательных институ­тов в компьютерной коммуникации. Однако переменная «ситуативной нормы» получила значительную объяснительную и пред­сказательную силу для повышенного уровня анормативного по­ведения в Сети по сравнению с реальным обществом [Postmes Т., Spears R., Lea M., 1998. P. 697-698]. Поведение, нарушающее уни­версальные нормы, оказывается нормативным в специфической ситуации, следовательно, не является свободным, случайным, не порождается только частными интересами.

Дихотомия свободы/контроля позволяет строить как абстракт­ные схемы, так и прикладные модели. Это различение оказыва­ется значимым и в методологическом плане, поскольку имплици­рует тему предсказуемости процессов виртуальных коммуника­ций и возможности построения соответствующих аналитических моделей. По-видимому, определение виртуальных коммуникаций в терминах «неуправляемой свободы» исключает возможность разработки строгих экспериментальных методик.

Публичное/частное. В исследованиях виртуальных сообществ ча­сто рассматривается эффективность разных видов сетевой актив­ности. Если в обществе существует противоречие между реализа­цией частных интересов и обеспечением общих/общественных условий, в которых они могут быть реализованы, то следует выя­вить механизмы уравновешения публичного и частного. Отсюда возникает тема формирования институтов, систем действий по обеспечению нормального функционирования виртуальных сооб­ществ. Здесь же можно обнаружить истоки таких тем, как «свобода слова», «свобода дискуссий», «свободная» публичная сфера в ки-берпространстве, которые обслуживаются понятиями «киберпо-литика», «сетевые идеологии», «онлайновый активизм» и «элек­тронная демократия». Если виртуальные сообщества создавались в пику контрактным рыночным отношениям, то в них должны от­сутствовать нормальные механизмы, посредством которых подоб­ные проблемы решаются в современном обществе. Логичным вы­глядит обращение к антропологическим данным, в которых от­сутствуют современные институты и предположение о том, что «хозяйство» виртуальных сообществ основывается на регламен­тированном «обмене дарами» [Kollock P, 1999. P.221-226]—идеи, идущей от Марселя Мосса. Регламентация «обмена дарами» и ком­муникативного действия в виртуальном сообществе в целом про­водится опосредованно, через выделение позиций и ролей по уре­гулированию конфликтов и поддержанию нормальной коммуни­кации [Smith A. D., 1999. P. 139-142].

Интернет рассматривается как пространство новых возмож­ностей для развития не только публичной сферы, но и потре­бительского поведения. Тот факт, что многие публичные блага, производимые в Интернете, представляют собой цифровую ин­формацию, означает их общедоступность и неисчерпаемость. Об­ращение к информационным ресурсам одного пользователя ни­чуть не снижает ее доступность для других. С одной стороны, это вызывает беспокойство владельцев интеллектуальной собствен­ности, с другой—стимулирует тех, кто заинтересован в создании публичных благ [Kollock P., Smith М. А., 1999. P. 225]. Каждый день пользователи передают бесплатную информацию через элек­тронную почту, списки рассылки, телеконференции и веб-сайты. Свободное распространение таких программных продуктов как «Apache» и «Linux» делает их более конкурентоспособными по отношению к программам, разрабатываемым на коммерческой основе [Barbrook R., 2001. Available at URL].

Доверие/обман, или истинность/ложность сигналов. В общении «лицом-к-лицу» и по телефону доступными оказываются множе­ство коммуникативных кодов, показывающих наши идентичность и намерения. Одежда, голос, осанка, жесты передают информа­цию о статусе, власти и групповой принадлежности. В онлайно­вом общении многие коды оказываются недоступными. Взамен им создаются «виртуальные персонажи», которые и являются действующими лицами в процессе коммуникации [DonathJ.S., 1999. Р.29-30]. Вследствие технологической ограниченности мы имеем дело с редуцированными сигналами, что оставляет место для «игры идентичностями».

Какая идентичность создается в онлайновых сообществах — истинная или сконструированная, ложная? Обман дает опреде­ленные преимущества участнику игры, однако эти преимущества становятся значимыми, если хотя бы часть членов сообщества подают «честные» сигналы о своей идентичности. Если ложные сигналы подаются всеми участниками онлайнового общения, то они не несут реальной информации. Механизм поддержания баланса между «честными» и ложными сигналами анализирует Дж.Донат [Donath J.S., 1999. P-29-59].

В социологических работах, использующих различение до­верие/обман, очень распространена метафора театра, которая позволяет переформулировать проблему истины и лжи в терми­нах саморепрезентации и «игры идентичностями». Именно само-

репрезентация оказывается наиболее значимым элементом для инициации опосредованного компьютером общения с другими людьми и для управления им. По существу, конструируется но­вый объект исследования, в котором отсутствуют темы, привыч­ные для исследований реальности.

6. ИНТЕРНЕТ И БУДУЩЕЕ ЖУРНАЛИСТИКИ

Что представляла собой деятельность журналиста в «классиче­ский» период развития СМИ—до возникновения телевидения и Интернета? Это был процесс трансляции новостей и осущест­вление функций контроля за властью, т. е. выполнение задачи «четвертой власти» (подробнее см. раздел V). Однако изменения в обществе, повлекшие двуединый процесс —медиатизацию по­литики и политизацию медиа, кардинально изменили содержа­ние профессии журналиста. Сегодня журналист выступает в мень­шей степени транслятором информации, но в большей —созда­телем смыслов, осуществляя не столько контроль над властью, сколько тиражируя властные импульсы и убеждая общество в их истинности. Тем самым журналист принимает на себя (обычно имплицитно) не свойственные ему функции эксперта, что удается в силу старого стереотипа, до сих пор весьма распространенного: «Если об этом пишут в газете (говорят по телевидению), значит, это правда». (И это при том, что все знают о товарном характере производимого информационного продукта.) При этом сами жур­налисты в большинстве своем нацелены на профессиональное вы­полнение своих функций, т. е. на информирование общества.

Вопрос о перспективах журналистики в связи с появлением и ко­лоссальным расширением сферы сетевых изданий, появлением блоггеров, берущих на себя журналистские функции, естественно, не может не волновать представителей этой профессии.

В академических кругах до сих пор существует мнение, что для журналистов распространение и влияние спутников оказалось са­мой разрушительной силой (нередко к ним причисляют и другие технологические компоненты, например, портативную аппара­туру для сбора, обработки и передачи новостей, компьютер в ре­дакции, видеомагнитофон). Стремление подать новости «живьем или почти живьем» ставит под угрозу традиционные журналист­ские приемы работы с информацией. Элиа Кац высказывал опасе­ние, что мы на пороге «начала конца журналистики, как мы ее по­нимаем» , когда в угоду срочному показу быстро меняющихся событий и заявлений отказываются от услуг редактора-профессионала или репортера [Katz E., 1992. P. 9]. Время для обработки информа­ции, написания текста и монтажа сообщения почти не остается, поскольку новая технология обеспечивает мгновенную передачу, а конкуренция между каналами требует драматического соучастия аудитории в происходящих событиях.

Вместо того чтобы, собрав информацию, постараться ра­зобраться в ней к вечернему выпуску новостей, канал осущест­вляет редактирование одновременно с передачей, почти «вжи­вую», (иногда вообще нет никакого редактирования). Круглосу­точная передача новостей идет в режиме прерывания, когда одну информацию должна оттеснить другая, более свежая, а заявле­ния лидеров, тут же опровергаются их противниками. В подоб­ном способе подачи информации Кац видит продолжение вьет­намской журналистики.

Сторонники журналистики «типа Си-эн-эн» утверждают, что зрителю предоставляется возможность быть самому себе редак­тором; критики считают, что будет лучше, если этим займется профессионал. Специалисты также отмечают рост возможности репортерских ошибок и распространения ошибочных мнений, а также расширяющийся разрыв между временной шкалой крат­ких новостей и временной шкалой социально-политических про­цессов. Поэтому перед исследователями стоит задача изучить воз­можную корреляцию новой сверхоперативности и старой про­фессиональной медиации. Первая вытеснит вторую или они бу­дут дополнять друг друга?

Сверхоперативность новостей в сочетании с откровенным вы­пячиванием драмы, насилия и негатива вызывает у аудитории апа­тию и «страшную коллективную деморализацию», особенно у тех, кто склонны к мазохизму, необходимому, чтобы все это смотреть. В современных новостях видно, как мир выходит из-под контроля. Этот вывод применим к освещению как внутренних, так и между­народных событий. Растет число свидетельств того, что циничная подача событий новостными медиа и бесчисленные сообщения о насилии затрудняют решение общественных проблем.

В этом контексте все чаще используется термин «усталость к со­страданию», под которым подразумевается рост безразличия ау­дитории к трагедиям, развертывающимся на экранах (см. раздел III,7,8). Основная причина этого кроется в том, что к освещению разных событий журналисты подходят одинаково. Вооруженные современной репортерской техникой съемочные группы оказы-

ваются в зоне кризиса, откуда они передают ужасающие образы человеческой жестокости и страданий до тех пор, пока в редак­циях не перестанут считать это событие новостью. «Усталость к состраданию» означает постепенную утрату интереса (и состра­дания) со стороны читателей и зрителей, которые перестают ис­пытывать чувства вины и бессилия, часто сопровождающие про­смотр подобных сюжетов. Некоторые социологи утверждают, что из-за постоянного присутствия на телеэкране вымышленного на­силия у людей притупляется чувствительность к реальному наси­лию. Подобным же образом они становятся безучастными и без­различными к бесконечной череде людских трагедий, показыва­емых в новостях.

Крупнейшая в мире круглосуточная сеть Си-эн-эн, несомненно, является одним из главных проводников глобализации. Вместе с ней колонизацию киберпространства осуществляют ведущие медиа-корпорации, в том числе Рейтер, «Майкрософт», осваиваю­щие область онлайновой журналистики. Поскольку она не связана рамками пространства и времени так, как традиционные медиа, складывается совсем иная модель для отбора, сбора, представле­ния и передачи информации в рамках социокультурной системы. Причем различия между сбором новостей для Интернета и мето­дами традиционной журналистики настолько глубоки, что надо говорить о полном переосмыслении понятия «новостная грамот­ность» [Kawamoto К., 1998. Р. 173-188].

Отличительная черта современного этапа развития масс-медиа в том, что прогресс в информационных технологиях позволяет развить интерактивное качество журналистики до такой степени, что диалог с аудиторией может проходить в режиме реального времени. Этот новейший этап развития на основе компьютерных технологий получил название кибержурналистики.

Как же реагируют на эти изменения журналисты? Как они ви­дят будущее своей профессии? Обратимся к дискуссии на стра­ницах специального выпуска наиболее влиятельного профессио­нального издания «Журнализм» [Journalism. 2000. № 1].

Изменения, происходящие в обществе и самым непосредствен­ным образом влияющие на состояние журналистики, характери­зует Элизабет Берд в статье «Перед лицом разрозненной публики: Журналистика и культурный контекст» [Bird E. Ibid. P. 30-34]. «...На протяжении почти всего нынешнего столетия (имеется в виду XX век.— А. Ч.) газетные репортеры, а позднее —телеве­дущие могли быть уверены, что существует большое количество

людей, которые хотя бы прочитывают газету или включают те­левизор каждый вечер... В начале XXI века нет уверенности даже в этом» [Р. 30].

На разрушение массовых аудиторий СМИ накладывается и дру­гая тенденция —исчезновение «obligation to be informed» (бук­вально обязанность быть информированным; аналог русского «Я должен быть в курсе»). Современные молодые люди в отли­чие от их родителей больше не считают, что быть информиро­ванным—значит выполнять своего рода гражданский долг, что раньше было напрямую связано со способностью верно оцени­вать ситуацию, а главное —принимать взвешенные решения при голосовании. Как показывает автор статьи, для молодежи тради­ционные новостные передачи скучны и даже бесполезны.

Жан Халаби в статье «Исследования журналистики в эпоху изменения общественных коммуникаций» анализирует измене­ния, происходящие в журналистике под влиянием трансформа­ций в информационной системе в целом. Смысл этих перемен, по его мнению, состоит в том, что «журналистика перестанет доми­нировать в публичном дискурсе, а медиа станут менее значитель­ной силой, чем они были когда-то» [Ibid. P. 34].

Во-первых, новости перестали быть исключительно прерогати­вой журналистов; ныне их предоставляет любой Интернет-портал в качестве информационной услуги.

Во-вторых, цифровые технологии приводят к тому, что вла­дельцы новости сами могут заниматься ее распространением; та­ким образом, многие источники информации способны обой­тись без посреднических услуг. (Именно в возможности работать с людьми напрямую, непосредственно представители сетевых СМИ видят свое особое преимущество.)

В-третьих, «медиа-корпорации становятся главными игроками на рынке благодаря развлекательной, а не журналистской состав­ляющей... Мы наблюдаем переход от новостей из сферы развлечений, поданных как новости, к новостям, поданным как развлечения. За ис­ключением изданий, предназначенных для немногих... новости все чаще подаются в развлекательном ключе. Результат — размы­вание грани между новостью и развлечением, появление термина infotainment» [Ibid. P. 36, 37].

Тем не менее эти процессы ведут, по мнению авторов статей, не к отмиранию журналистики как профессии, но к изменению ее смысла. Так, Элизабет Берд пишет: «Учитывая эти перспективы, журналист должен оставить все иллюзии относительно своего особого статуса, а учиться выживать в потоке информации. Возможно, он не сможет донести информацию до всех, но, по крайней мере, его услышат те, кого интересует его сообщение» [Ibid. P. 33].

Своеволие публики, сглаженное форматом газеты и долгое время подавлявшееся ограниченным выбором в сфере радио — и телевещания, проявляется в Интернете для журналиста, вос­питанного в иных традициях, с пугающей ясностью. Журналист, обращающийся к публике в Интернете, часто обнаруживает по установленному на материале счетчику посещений, что его про­читали пять-шесть человек, и велика вероятность того, что это его коллеги из других изданий.

Еще в начале 1990-х гг. журналисты считали, что они—рупор обще­ства (именно на этом убеждении, имеющем более чем 200-летнюю историю, держалась концепция «четвертой власти»), ныне же си­туация кардинально изменилась: аудитория обрела собственный голос, не вписывающийся в рамки традиционного медиа-дискурса, который невозможно игнорировать.

На протяжении последних 300 лет (времени существования ста­рейшего из СМИ—газет) право на коммуникацию, как отмечает из­вестный английский социолог Энтони Гидденс, существовало ре­презентативно: люди делегировали свой голос другим —не только политикам, но не в последнюю очередь журналистам. По мне­нию Джона Хартли (статья «Коммуникативная демократия в об­ществе редактуры: Будущее журналистики»), обретение публикой голоса означает бесконечное увеличение возможностей прямой коммуникации и радикальное измение роли журналиста. «Жур­налисты становятся поисковыми машинами, которые предостав­ляют услуги по отбору и редактированию материала для других пользователей» [Ibid. P. 43].

Определяя процесс редактуры как важнейший этап в кругово­роте информации в современном обществе, Хартли предпола­гает, что в этих условиях журналист будет выполнять не столько роль автора, сколько работу редактора. «Такая модель журнали­стики предполагает наличие навыков поиска, редактуры, органи­заторские способности, умение подать материал. Репортерство — это воспроизведение существующего дискурса. Но у „редактор­ской" журналистики иные цели, чем те, что остались со времен публичного пространства; она не выполняет функцию оглашения „повестки дня" публичных мероприятий, как это делала пресса раньше. В современном контексте журналист сообщает информа­цию индивидуалистичной, оживленной публике, чьи требования

могут быть высказаны лично без посредников. В результате таких особенных взимоотношений не журналист составляет повестку дня, а публика, ждущая сенсаций. И то, что считается журналисти­кой, будет развиваться еще дальше, продвигаясь в области, ей не свойственные, до тех пор, пока не исчезнет» [Ibid. P. 44] • Хартли формулирует две гипотезы:

1) журналист становится редактором, «as the one who cuts through the crap» (тем, кто продирается сквозь мусор);

2) публика, а не журналист выстраивает повестку дня.

Оба эти предположения находят свое подтверждение в истории развития Интернета. Первыми журналистами в Сети были авторы веб-обозрений. «Вторичность» их работы, с точки зрения информа­ционного повода (веб-обозреватели писали об уже существующих сайтах),—естественная составляющая такого рода деятельности, ко­торая, однако, компенсировалась тем, что журналист не стремился к объективности, но репрезентировал собственную позицию. Тем самым пользователи Сети получали некую точку отсчета, позволяв­шую ориентироваться в многообразии ее ресурсов.

Это вело к изменениям во внутренней структуре интернетов­ских изданий как предприятий. Роль главного редактора как «кон­тролера» (gate-keeper) в сетевых СМИ становится чисто символи­ческой, по сути представительской, поскольку ему не подвластен выбор точки зрения редакторов и обозревателей, формально оста­ющихся у него в подчинении.

Формируется информационная система, основанная на пере­ходе от монологического характера информации и по сути ра­зорванной коммуникации, характерной для периода господства традиционных СМИ, к информационному диалогу между произ­водителем и получателем информации, тем самым к уменьшению коммуникационного разрыва. Рекомендации веб-обозревателей являются важнейшим структурным элементом новой информаци­онной системы, поскольку помогают заинтересованным пользова­телям отыскать необходимые коммуникационные каналы. Более того, использование интерактивных медиа следующего поколе­ния позволяет самому пользователю принять участие в их соз­дании. Естественно, веб-обозреватели не могут быть единствен­ным информационным каналом (они и не будут им, учитывая про­должающееся строительство порталов и улучшение поисковых средств, а также появление блоггеров), но они формируют одну из цепочек передачи информации аудитории, привлекая внимание к тем событиям, которые они считают важными или полезными для читателей. Здесь также особую роль приобретает рейтинг веб-обозревателя, но уже в виде репутации — как залог ценности именно его рекомендаций. Важность этого обстоятельства трудно переоценить, поскольку в условиях информационных перегрузок пользователи доверяют тем, кого знают. Именно веб-обозреватели оказываются в новой информационной системе легитимными поставщиками «информации об информации», которая на сегодня является самым дорогим товаром.

Если обратиться ко второй гипотезе, предложенной Дж. Хартли, а именно: «публика, а не журналист выстраивает повестку дня», то применительно к Интернету она находит подтверждение прежде всего на микроуровне новой коммуникационной среды, состоящей как бы из двух срезов—из общения пользователей между собой (чаты и форумы, интернет-конференции) и горизонтального обмена информацией (электронная почта, списки рассылки, Usenet, виртуальные сообщества). Правда, в отличие от большинства повесток дня (agenda setting), формировавшихся в традиционных СМИ, здесь роль организатора ограничивается «складированием» материала, присылаемого аудиторией, и его тематическим распределением.

Отмечу еще одну особенность нового информационного поля в целом. Резко уменьшается доля политизированных высказываний (за исключением специальных изданий), которые выглядят чуждыми на этом поле. Можно сказать, что происходит усиление приватности и отрицание политического дискурса.

 

7. МЕДИА-ГЛОБАЛИЗАЦИЯ

Поскольку в мировом коммуникационном пространстве сохраняется (и даже нарастает) тенденция к глобализации средств массовой коммуникации, укрепление позиций мировых коммуникационных конгломератов, хотя и на технологически новом дигиталь-ном уровне, то естественен исследовательский интерес к этой проблеме.

Формирование глобального медиа-порядка осуществляется на основе рыночных механизмов, включающих как создание новых форм услуг, так и фундаментальные процессы трансформации внутри самих СМИ, когда индустрия развлечения и информации объединяются с индустрией телекоммуникационного оборудования (вертикальная и перекрестная интеграция). В этом процессе участвует относительно немного экономических субъектов: речь идет о таких транснациональных корпорациях, как «Тайм Уорнер», «Сони», «Уолт Дисней Кампании», «Мацушита» и т.п., ко­торые создают новые —глобальные или региональные — медиа-каналы: Би-скай-би, Си-эн-эн, MTV. Постепенно формируется глобальный медиа-рынок —информационные супермагистрали, которые обозначают и как новые электронные медиа, чтобы от­делить их от обычных медиа (conventional media), к которым от­носят печать, радио, телевидение. Новые электронные медиа об­ладают почти безграничными возможностями передачи любой информации любым ее отправителем, что ведет к такому увели­чению массы передаваемой информации и массы пользователей, при которой сами понятия «media» и «массовая коммуникация» обретают новый смысл.

Этот сложный по многим параметрам процесс, воздействия которого на современный мир —технические, финансово-эко­номические, культурно-гуманитарные, международно-геополи­тические—не до конца понятны, а в социальном плане вызыва­ющий все больше беспокойства, в последние десятилетия стал предметом научных дискуссий и обсуждений на международных конференциях и семинарах. Выявившиеся две основные позиции условно можно обозначить как оптимистическую и пессимисти­ческую.

Оптимисты (сторонники непрерывного обновления техниче­ской базы СМИ и связанных с ними информационных олигопо­лии) подчеркивают очевидные и бесспорные блага, предоставля­емые супермагистралями для научно-культурных связей в области политики и образования, медицины, финансовых операций, эко­логии и безопасности. Их оппоненты —пессимисты—указывают на опасность фетишизации электронных масс-медиа как средства решения всех проблем, в чем видится современный вариант тех­нологического детерминизма (развитие техники и технологии как панацея), распространение на этой основе консьюмеризма (иде­ологии и психологии потребления) и культурного колониализма (СМИ как источник политического господства). Они также отме­чают сложности, возникающие при эксплуатации супермагистра­лей, для нормального информационного траффика (т. е. потоков информации, управления и контроля за ними). Наряду с улучше­нием качества жизни пользователей супермагистралей, которые, помимо бытовых благ, обещают и развитие принципов электронной демократии (переход от репрезентивности к партисипацион-ности, т. е. от простого участия к соучастию в решении актуаль­ных социальных проблем посредством проведения интерактив-ныхдиалогов, форумов, телеголосований), возникают трудности, связанные как с защитой интеллектуальной собственности от так называемых кибертеррористов, так и содержания информации от элементов жестокости, насилия и порнографии, противореча­щих нормам морали. Как решать эти проблемы в рамках наиболее распространенной сегодня формы существования информацион­ных супермагистралей—Интернета? Опять-таки однозначного от­вета не существует, но есть эмпирические практики решения воз­никающих проблем, связанные прежде всего с ролью государства и новых наднациональных образований (в частности, Совета Ев­ропы) в регулировании глобального медийного процесса¹.

В качестве основных процессов, характеризующих развитие современных масс-медиа, исследователи выделяют четыре: гло­бализацию, демассовизацию, конгломерацию и конвергенцию, слож­ное и неоднозначное взаимодействие между которыми и форми­рует современное медийное поле. Рассмотрим каждый из них под­робно.

Медиа-глобализация

Преобладающей точкой зрения для истеблишмента, в том числе научного, является представление о позитивном содержании гло­бализации в сфере медиа, создающей единый международный дис­курс, помогая на основе единого коммуникационного простран­ства решать любые проблемы, принося к тому же экономическую выгоду. При этом за скобки выносится одна из сложнейших про­блем—моральные последствия этой унификации.

Ныне практически отсутствуют обсуждения и требования рав­ного распределения ресурсов (в том числе коммуникационных) между странами, что было одной из основных тем споров в 60-80-х гг. XX в. (вспомним борьбу за новый мировой информацион­ный порядок). В условиях глобализации размывается понятие если не национального государства как такового, хотя и эта тенденция

Одной из лучших работ представляется монография американского исследо­вателя Монро Прайса «Масс-медиа и государственный суверенитет. Глобаль­ная информационная революция и ее вызов власти государства». М.: Инсти­тут проблем информационного права, 2004 (анг. изд. 2001).

 

присутствует, то, по крайней мере, представление о националь­ных границах¹. Ныне внимание перенесено на последствия про­цесса глобализации для медиа-систем, отдельных каналов, журнали­стов и для широкой аудитории. Одной и из наиболее часто обсуж­даемых стала проблема доступа к информации для бедных стран, рынки которых менее привлекательны для продажи информаци­онного продукта. Если воспользоваться популярной метафорой М. Маклюэна, то действительно, мы оказались в условиях «глобаль­ной деревни», но при этом часто забывают о том, что деревня тра­диционно противостоит городу по уровню и разнообразию пред­ставленных в городе образцов культуры и стилей жизни, а новая глобальная «деревня» сводит все это многообразие до образца Мак-доналдса. И хотя глобальные медиа открывают простор для поиска информации, в то же время широко транслируемая информация, безусловно, сужает диапазон мнений и точек зрения. Каков глобаль­ный баланс между этими тенденциями, сказать пока трудно.

Демассовизация

Это тенденция к охвату не всей возможной аудитории, но ее опре­деленных сегментов —целевой аудитории, т.е. процесс ее фраг­ментации, связанный с диверсификацией и увеличением числа доступных каналов, когда каждый находит собственное коммуни­кативное средство в зависимости от интересов, вкусов, социаль­ного статуса. Демассовизация связана с принципиально иными, по сравнению с традиционными, характеристиками аудиторий, скла­дывающихся на основе развития новых технологий. Это означает сужение старых, ориентированных на традиционные способы пе­редачи информации аудиторий и все более расширяющиеся ауди­тории электронных СМИ. Тем самым размывается традиционная массовая аудитория в результате трансформации и совершенство­вания создания коммерческого информационного продукта на основе тщательного учета спроса со стороны целевых аудиторий в условиях ужесточения конкуренции на этом рынке. Парадок-

¹ Современную эпоху, одним из важнейших событий которой стало создание Европейского союза, Юрген Хабермас обозначил как постнациональную кон­стелляцию. При этом, однако, наблюдается процесс закрытия экономически привлекательных территорий. В частности, США строят стену протяженно­стью 1200 км на границе с Мексикой (интересно, что это осуществляется по решению губернатора Калифорнии Арнольда Шварценеггера —одного из символов глобальных медиа).

 

сальным, но ожидаемым следствием сегментации аудитории ста­новится усиление власти олигополии в глобальном информаци­онном пространстве как результат концентрации этого бизнеса.

Конгломерация¹

Этот процесс предполагает слияния и приобретения различных медийных средств, в результате чего большинство их сосредото­чивается в руках относительно небольшого числа владельцев. Вла­дение несколькими СМИ обеспечивает тиражирование продукта по многим каналам и, как следствие, его высокую доходность (ста­тья в журнале, затем книга, программа на телевизионном канале, снятый на ее основе фильм, демонстрируемый своей прокатной сетью в собственных кинотеатрах, и т.д.). Поисходит комбини­рование традиционных и новых медиа, прежде всего телевиде­ния и Интернета, с целью превращения кабельных каналов в веб-порталы, в интернет-магазины, где продаются продукты нового интегрированного рынка, прежде всего программное обеспече­ние и бытовая техника.

Конгломерация как диверсификация интересов информаци­онных олигополии, скупающих книжные и журнальные издания и издательства, радио—и телестанции, спутниковые и кабельные системы вещания, интернет-провайдерские сети, —отнюдь не но­вый процесс, однако ныне он приобретает широкий размах, вы­ступая как порождение и результат глобализации.

Конвергенция²

Это понятие применительно к развитию современных масс-медиа означает стирание—в процессе технологических изменений—тра­диционных (старых) различий между ними, отделявших ранее их друг от друга. Этот процесс, обусловленный не в последнюю оче­редь экономическими причинами, позволяя минимизировать риски на новых рынках, вместе с развитием Интернета оказы­вается основной содержательной характеристикой глобальных изменений в самих медиа, последствия которых широко обсуж­даются (в частности, вопросы о регулировании их деятельности, размывание общественных функций в условиях все большего под­чинения экономическим интересам и т. д.).

Конгломерация (от лат. conglomeration-собирание в кучу) —соединение отдельных предметов в одно целое, при котором они сохраняют свои черты и свойства. ² Конвергенция (от лат. convergere— приближаться, сходиться)—сближение.

 

Итак, глобализация в сфере медиа означает как размывание традиционных границ между различными масс-медиа, так и из­менения в составе и характере аудиторий. Однако процесс медиа-глобализации порождает и непредвиденные последствия, одним из которых является возникновение «мифологии» глобализации.

«Мифология» глобализации через медиа

Английская исследовательница Марджори Фергюсон выделила семь мифов в «живой истории мифологии глобализации» [Fer­guson M., 1992], которые составляют содержание глобальных ин­формационных потоков:

1)   «Большой лучше»;

2)   «Больше лучше»;

3)   «Время и пространство исчезают»;

4)   «Глобальная культурная гомогенизация»;

5)   «Спасти планету Земля»;

6)   «Демократия на экспорт посредством американского телевиде­
ния»;

7)   «Новый мировой порядок».

Миф «Большой лучше» выступает в качестве политической идео­логии, основы публичной политики, а также корпоративной стра­тегии, обслуживая доктрину рыночного капитализма, отражаю­щую позитивную роль всемирной миграции капитала, товаров и услуг. В сфере коммуникации миф используется для обоснова­ния эскалации концентрации собственности в руках олигополии и последующего подчинения медиа как средства публичного дис­курса, в рамках которого «продажа» глобализации на рынке ста­новится частью данного феномена как такового (усиление и рас­ширение симбиоза гиперболы глобализации и ее смысла).

Второй миф интерпретируется так: увеличение прибыли част­ных корпораций ведет к увеличению возможностей выбора у по­требителя.

Представление об исчезновении (сжатии) пространства и вре­мени базируется на преувеличении возможностей новых элек­тронных медиа осуществить давнюю мечту человечества об объ­единении мира.

Миф о глобальной культурной гомогенизации связан с идеей Маршала Маклюэна о глобальной «деревне», дополненной пост­модернистской интерпретаций «сплетенности» мира, т. е. об уси­лении культурного и экономического единообразия. В основе этих представлений лежит реальный процесс конгломерации как транснациональной организации культурного производства, обе­спечивающей экспорт и импорт медиа-артефактов. Все это при­водит к созданию мета-культуры, в рамках которой возникает коллективная индентичность, базирующаяся на разделяемых об­разцах потребления на основе формирования индивидуального выбора путем подражания или манипулирования.

В призыве «Спасти планету Земля» объединились, по мнению М. Фергюсон, идущая от Античности вера в тесную связь человека (микрокосма) и природы (макрокосма) с современными идеями экологического активизма.

Идея «Демократия на экспорт через американское телевидение» является, по мнению Фергюсон, обновленной версией представ­ления о возможностях масс-медиа воздействовать на обществен­ное мнение —прежде всего в политических целях, т. е. о прямых медиа-эффектах, характерных для начального периода развития массовых СМИ. Эта идея всплыла вновь в исследовании глобали­зации медийной сферы, проведенном Министерством торговли США, целью которого было выявить возможность усиления кон­курентноспособности американских компаний для обеспечения их доминирования в этой сфере [ObuchowskiJ., 199°] • Фактиче­ски в итоговом документе речь шла о формировании политико-культурной повестки дня для всего мира. В основе исследования лежала предпосылка об эффективности американской кинопро­дукции и телевизионных программ как экспортеров американских ценностей и демократических идеалов в условиях, когда глобаль­ные медиа играют все более значительную роль в продвижении свободы слова и требованиях демократических реформ в между­народном масштабе. (Эта точка зрения получает подтверждение всякий раз, когда политические лидеры всего мира и националь­ные медиа-корпорации буквально цитируют CNN, выступающее как lingua franca¹ современности.)

Из подобного сочетания политики и экономики возник функ­циональный набор идей, которым руководствуется как американ­ское телевизионное и кинопроизводство, так и американский истеблишмент. Это прежде всего взгляд на информационные продукты как средство политического просвещения и формиро­вания соответствующих убеждений (в частности, отказ от кол-

Общий язык (лат.). Примером такого языка, понятного всем, является эсператно.

 

лективизма во имя демократии), в противоположность потен­циалу культурного переопределения (dislocation), предполага­ющего представленность различных позиций без выделения доминирующей.

Миф о новом мировом порядке¹ является самым поздним добав­лением к мифологии глобализации, появление которого, по мне­нию М. Фергюсон, демонстрирует возникновение новых мифов на основе возрождение старых и забытых, но адаптированных к изменившимся условиям. Впервые призыв к НМП в его совре­менном виде прозвучал из уст американского президента Джор­джа Буша-старшего во время войны в Заливе в самом общем виде, за которым стоял целый комплект довольно смутных идей. Его неопределенность была связана с неразличенностью двух пред­ставлений—мировым порядком (world order) как созданием (вне­сением) порядка в мире (order in the world) и упорядочиванием мира (ordering of the world) в соответствии с определенным на­бором идеологических предпосылок и экономических практик. И эта двусмысленность сохраняется до сих пор, несмотря на по­стоянно идущий пересмотр самого мифа.

Однако само американское происхождение мифа, хотя и нося­щего глобальный характер, изначально определяло его суть как ожидание «нового Иерусалима» мировой политической власти, должной возникнуть в результате уничтожения коммунизма и три­умфа капитализма. До того как этот мираж сгустился, «новый» НМП стал разворачиваться с драматической быстротой: августов­ский (1991 г.) путч в Москве и последовавший за ним быстрый раз­вал Советского Союза ознаменовали его начало. Провозвестни­ком этого мифа стала идея «конца истории» Фрэнсиса Фукуямы [Fukujama R, 1989]> согласно которому западная либеральная де­мократия прошла полный круг развития и вернулась к началу— не к «концу идеологии» или конвергенции социализма и капита­лизма, но к безоговорочной победе экономического и политиче­ского либерализма.

Версия истории, которая заканчивается, связана с концом го­сподства идей Просвещения и переходом к постмодерну и нашим

Само понятие «новый мировой порядок» сфере медиа имеет довольно долгую историю. Возникнув в середине XX в. как лозунг стран третьего мира, борю­щихся за выравнивание односторонних информационных потоков, он полу­чил свое отражение в докладе созданной в 1978 г. при ЮНЕСКО Комиссии Мак-брайда [McBride S., 1980].

 

падением через границу модерна (как воплощения просвещен­ческих идей) в бездну неопределенности, характеризующейся, в частности, сдвигом границ и представлений о политическом су­веренитете, превосходящем границы национальных государств. Именно расширенное понятие суверенитета является основой внешней политики США последнего десятилетия, которая по­лучает свое «оправдание» не в последнюю очередь через медиа-глобализацию.