В.В. Зверева

 

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ПРОШЛОГО

В ТРУДАХ АНГЛИЙСКИХ АНТИКВАРОВ XVII в.

 

Классифицируя науки Фрэнсис Бэкон сравнивал различные виды истории с незаконченными, завершенными или испорченными временем статуями. Первому роду соответствовали «мемории» (memoriae), «первоначальные и необработанные наброски истории», комментарии и перечни, «подготовительные материалы» для исследователя прошлого. Законченной скульптуре уподоблялась «адекватная» или «совершенная» история (historia justa), подразделяемая на «хроники, жизнеописания и повествования». К ней относилась политическая историография, сочинения с моральным и дидактическим подтекстом, посвященные деяниям великих людей прошлого, событиям государственного значения. Наконец, Бэкон писал об истории, сосредоточенной на изучении «древностей» (antiquitatos), «уцелевших от кораблекрушения в бурях времен» фрагментов прошлого. «Древности имеют дело со своего рода останками истории, похожими, как мы уже сказали, на обломки корабля, потерпевшего крушение. Когда воспоминания о событиях уже исчезли и сами они почти полностью поглощены пучиной забвения, трудолюбивые и проницательные люди, несмотря на это, с какой-то удивительной настойчивостью и скрупулезной тщательностью пытаются вырвать из волн времени и сохранить хотя бы некоторые сведения, анализируя генеалогии, календари, надписи, памятники, монеты, собственные имена и особенности языка, этимологии слов, пословицы, предания, архивы и всякого рода орудия (как общественные, так и частные), фрагменты исторических сочинений, различные места в книгах, совсем не исторических».[i]

 «Трудолюбивыми и проницательными людьми» Бэкон называл антикваров, собирателей, исследователей, публикаторов древностей. В XVI-XVII в. в Европе и в Британии антикварианизм представлял авторитетное направление в историческом знании.

В середине XVI в. многие английские историки сохраняли приверженность жанру хроники. В интеллектуальной среде были востребованы сочинения, посвященные героическому прошлому Тюдоров (такие как «Союз двух благородных и славных семей Ланкастера и Йорка» Эдварда Холла), сокращенные хроники или компиляции, повествовавшие о национальной истории (например, «Извлечение из Хроник», составленная Томасом Лэнкетом и Томасом Купером, «Хроники Англии, Шотландии и Ирландии» Рафаила Холиншеда, «Конспект английских хроник» Джона Стоу, и др.). Распространению культуры исторического знания в Британии способствовали публикации и переводы трудов античных писателей, Тацита, Ливия, Светония, Аммиана Марцеллина, Фукидида, Плутарха и т.п., издание произведений английских средневековых авторов - Беды Достопочтенного, Уильяма Мальмсберийского, Генри Хантингтонского и других. Традиции и инновации в историческом знании, сочинения классических авторов и итальянских антикваров наложили отпечаток на облик «открываемого» национального прошлого.

Во времена правления Елизаветы история пользовалась большой популярностью. «Английские читатели могли изучать военные истории, извлекать уроки политики и правильного поведения из дидактических сочинений, предаваться ностальгии, читая хроники, получать духовную поддержку и материал для защиты англиканства из историй, видеть отблеск Нового Света, черпать из топографических изысканий антикваров сведения о ранней английской жизни, а также развлекаться, учиться и воодушевляться благодаря историческим пьесам, из которых самыми популярными были шекспировские драмы».[ii]

Английская антикварная история «расцвела» в последней трети века. Интерес к славным, героическим отдаленным эпохам в истории государства и церкви выразился в исследованиях собирателей древностей – в изучении документов, гражданских записей, в беспрецедентной работе по поиску и сбору разнообразных вещественных свидетельств, в описаниях графств и городов Британии. По словам антиквара XVII в. Джона Обри, ученые, намеревавшиеся реконструировать ранние периоды истории Британии, как и он сам, «пробирались ощупью во мраке», и иногда им удавалось «хотя и не пролить на них яркий свет ..., но хотя бы превратить полную темноту в легкий туман».[iii] Эта «темнота» окутывала периоды бриттского прошлого, римского владычества на острове, англо-саксонской Англии, нормандского завоевания. Пытаясь углубиться в эти вопросы, авторы так или иначе сталкивались с мифологическими сюжетами о происхождении бриттов от троянцев, о Бруте как о предке современных правителей, о короле Артуре и древних героях, воспетых в книге Гальфрида Монмутского. Многие исследователи не стремились оспаривать в своих работах этот предмет национальной гордости.

Историки конца XVI- XVII в. постепенно создавали из фрагментов «римскую» или «англо-саксонскую Британию». Антиквар Уильям Кемден в своем труде «Британия» одним из первых попытался описать разрозненные свидетельства этих эпох, относясь весьма критично к легендам, бытовавшим в тюдоровской историографии, и возвысив римское прошлое. Все же, для национального сознания англичан, усиленного протестантизмом, римляне нередко воспринимались как завоеватели, «чужаки». Более важным представлялось изучение англо-саксонской истории, языка, ранних законов. В 1568 г. были изданы тексты англо-саксонских законов «Archaionomia»; с этого времени особое внимание стало уделяться ранним институтам управления, общему праву и уникальному английскому парламенту, наследнику мифологической древней конституции.

Интерес к прошлому часто имел определенные религиозные и политические причины. Распространение протестантизма в Англии заставило сторонников и англиканской и католической церкви заниматься поисками прецедентов, поддерживавших ту или иную строну. Разрушение монастырей, последовавшее за решением Генриха VIII о диссолюции, «высвободило» множество манускриптов из монастырских библиотек. Угроза гибели свидетельств прошлого подтолкнула антикваров собирать эти документы. Косвенным следствием разрушения средневековых соборов и монастырей стало чувство бренности, хрупкости прошлого у антикваров. Эхо «почтенной истории», которое доносили «прекрасные руины», повлияли на способы построения исторического повествования у многих авторов XVI и XVII в.

В 1585 г. Кемденом, Лиландом, Стоу в Лондоне было основано Елизаветинское общество антикваров. Членами этого общества могли стать те, кто занимался историческими исследованиями, изучением английских законов, институтов, обычаев. Антикварами был предпринят первый опыт коллективной работы по сбору древностей и публикации исторических памятников.

 «Несовершенная история», по мнению Бэкона и самих антикваров, носила подготовительный характер. «Эта работа, конечно, требует огромного труда, однако она и приятна людям, и вызывает к себе известное уважение, и, поскольку мы отвергаем мифы о происхождении народов, безусловно, может заменить такого рода фантастические представления. Однако она не имеет достаточного веса, потому что, будучи объектом исследования незначительного числа людей, неизбежно оказывается в зависимости от произвола этой немногочисленной группы».[iv] Результатами труда антиквара должны были воспользоваться авторы политической истории. Сами антиквары и знатоки документов прошлого, эрудиты, не считали себя подлинными историками. «Настоящий» историк был в первую очередь «писателем», а сама история - повествованием, основанном на письменных данных, хрониках. Антиквары, опираясь на те же нарративные источники, широко использовали не-текстовые свидетельства. Это потребовало от них разработки новых методик критики их источников (в последствии эти методики были положены в основание новых дисциплин – археологии, нуммизматики, палеографии, сфрагистики и т.п.).

Если историки-гуманисты предпочитали писать о выдающихся, прославленных личностях, антиквары сосредоточили внимание на изучении следов «коллективной» истории, от прошлого отдельного города или рода до истории страны. В 1546 г.Джон Лиланд, капеллан и библиотекарь Генриха VIII, путешествовавший по поручению короля по Англии, составил план исследований, которые следовало провести ученым любителям древностей. На основании классических и средневековых трудов надлежало изучить все упоминания о тех или иных местах в Британии, сверить их, добавляя данные вещественных свидетельств прошлого - руин, надгробий, монет и т.п. В результате Лиланд хотел составить карту и детальное описание топографии Англии, дополненное изложением истории по отдельным графствам. Так была сформулирована обширная программа деятельности для нескольких поколений антикваров; и хотя сам Лиланд не смог претворить в жизнь эту задачу, за ее выполнение взялись его последователи.

Одной из наиболее известных книг была «Британия» Уильяма Кемдена (издания 1586-1606 гг.). Этот труд - результат почти тридцатилетнего исследования, путешествий, изучения историй, документов, памятников прошлого. Кемден рассказывал об областях Англии, их границах, о природных ресурсах, об истории владетелей земель, писал о римской, англо-саксонской и нормандской Британии, основываясь на письменных свидетельствах, находках древних орудий, монет, погребениях, и т.п. В приложении приводился указатель прежних названий народов, городов и рек, согласованных с современной английской топонимикой. Сочинение Кемдена послужило образцом антикварного исследования и источником сведений для других авторов.

XVII в. был отмечен своеобразной модой на изучение истории. Она рассматривалась как «кладезь мудрости» и по-прежнему понималась, прежде всего, как политическая или политико-юридическая история. В Оксфорде и Кембридже были учреждены первые кафедры гражданской истории. Постепенно возникали новые центры антикварных изысканий и исторических исследований, такие как библиотека Томаса Бодлея, открытая в 1602 г. в Оксфорде. В Англии само понятие «антикварианизма» стало широко использоваться по отношению к поиску древних рукописей, изучению римского и англо-саксонского прошлого, исследованию проблем генеалогии, геральдики. Похожие процессы происходили и на Континенте.

Знание о прошлом сделалось важным фактором в политической борьбе. Одним из первых деяний вступившего на престол в Англии короля Якова I в 1603 г. стал запрет общества антикваров. Возможность находить в исторических источниках необходимые аргументы и выдвигать «освященные традицией» требования к власти была сочтена опасной. В период английской революции и сторонники короля, и те, кто поддерживал парламент, искали в документах прошлого обоснование неограниченной власти монарха, или «древних вольностей» Англии.

В изучаемое время движение антикваров более тесно включалось в интеллектуальный контекст «научной революции». Процессы переопределения границ дисциплин, выработки новых критериев и методов исследования, апробирование допустимых познавательных стратегий и языков научного описания затрагивали историческое знание не в первую очередь. Все же, «новая экспериментальная философия» оказала существенное влияние на облик сочинений антикваров. В середине и второй половине XVII в. в английской интеллектуальной культуре большим влиянием пользовались труды Фрэнсиса Бэкона как родоначальника новой экспериментальной науки. «Новая наука», «естественная философия» трактовалась широко, и за этими наименованиями скрывались порой несхожие интеллектуальные течения.[v]

Ко второй половине XVII в. все больше антикваров вовлекалось в деятельность научных кружков и обществ. Наиболее влиятельным было Королевское научное общество, объединявшее исследователей-джентльменов, занимавшихся, в основном, естественнонаучными дисциплинами. Похожие кружки создавались в крупных городах и в провинции, втягивая в свою орбиту и ученых, и любителей- «любопытствующих».

 «Вплоть до 1649 года попытка человека ввести какое-либо новшество в науках считалась странной самонадеянностью, а знать больше, чем его соседи или предки – дурным тоном... В эти времена иметь изобретательный и вопрошающий ум полагалось суетой».[vi] По мнению Джона Обри, подлинное познание Природы и Прошлого стало возможно в Британии с того времени, когда в научных клубах начала культивироваться «экспериментальная философия». В работах антикваров в это время сосуществовали несхожие версии науки, соединялись элементы различных способов построения знания. В это время создавался новый тип региональных исследований, локальной истории. Голос антикварианизма выразил себя в разных дисциплинах, но особенно ярко - в историческом и естественнонаучном знании.

Для современного исследователя сферы «наук о природе» и «наук о духе» разделены. Для антикваров XVII в. предметы исторического и естественного знания были связаны более тесными узами. В интеллектуальной атмосфере еще ощущалось влияние риторической традиции, унаследованной от гуманистов, когда язык и слово занимали центральное место в системе знаний, а филология и риторика давали ключ к пониманию других дисциплин. Картина прошлого складывалась из рассказов; таким же образом строилась естественная история, сумма повествований о мире. Неслучайно в трудах по естественной истории сведения о животных, птицах и рыбах долгое время организовывались по алфавитному принципу: язык структурировал природный мир.[vii] В XVII в. такой подход к устройству знания уступил место новым научным принципам. Однако в сочинениях сторонников «экспериментальной философии» единство истории и естественнонаучного знания было обосновано заново.

В пользу этого союза Фрэнсис Бэкон приводил следующие аргументы: и та, и другая сферы деятельности соотносились со способностью человека запоминать. Память же имела дело с индивидуальным и единичным. Таким образом, история и естественные науки имели общий фундамент. «Наиболее правильным разделением человеческого знания является то, которое исходит из трех способностей разумной души, сосредоточивающей в себе знание. История соответствует памяти, поэзия — воображению, философия — рассудку. <...> История, собственно говоря, имеет дело с индивидуумами, которые рассматриваются в определенных условиях места и времени. Ибо, хотя естественная история на первый взгляд занимается видами, это происходит лишь благодаря существующему во многих отношениях сходству между всеми предметами, входящими в один вид, так что если известен один, то известны и все. Если же где-нибудь встречаются предметы, являющиеся единственными в своем роде, например солнце и луна, или значительно отклоняющиеся от вида, например чудовища (монстры), то мы имеем такое же право рассказывать о них в естественной истории, с каким мы повествуем в гражданской истории о выдающихся личностях. Все это имеет отношение к памяти». Изучение прошлого не противопоставлялось познанию в естественных дисциплинах. «Дело в том, что историю и опытное знание мы рассматриваем как единое понятие, точно так же как философию и науку».[viii]

Среди ученых-джентльменов было немало поклонников Бэкона, которые желали продолжать его дело. Но исследователей прошлого, разделявших установки на использование аналитических и экспериментальных методов «новой науки» в историографии, оказалось немного. Различные принципы построения знания реализовывались в эклектичном сочетании в текстах, которые писали английские антиквары.

Рассмотрим более подробно некоторые особенности видения прошлого, присущие английским антикварам второй половины XVII в., на основе сочинений: «Древности Уорвикшира» Уильяма Дагдейла (1656 г.), «Бэконовская Британия» Джошуа Чилдрея (1660 г.), «История достопримечательностей Англии» Томаса Фуллера (1662 г.), «Естест­­­венная история Уилтшира» (1656-1691 гг.) Джона Обри, «Естественная история Оксфордшира» (1677 г.) и «Естественная история Стаффордшира» (1686 г.) Роберта Плота.[ix] В этих произведениях штудии древностей переплетались с «любопытством» по отношению к порядку и диковинам природного мира. В качестве двух крайностей можно представить себе ученого-экспериментатора и наблюдателя- практика, и книжника-эрудита, интересующегося исключительно древними рукописями. Но довольно часто в сочинениях антикваров эти исследовательские голоса соединялись, дополняли друг друга, или вступали в противоречие. Выбранные тексты различаются между собой, но еще более заметным становится их отличие от сочинений предшественников антикваров. Все они, с известными оговорками, могут быть отнесены к жанру хорографии, описания земель, к которому принадлежали и труды Лиланда и Кемдена. В этом традиционном для XVII в. жанре исследование английского прошлого все более последовательно помещалось в контекст «новой экспериментальной науки», интереса последователей Бэкона и членов Королевского научного общества к изучению естественных феноменов. В произведении Дагдейла материал такого рода еще достаточно редок; в сочинении Чилдрея именно на нем было сфокусировано внимание автора, описывавшего остров по графствам. В работах Фуллера под «достопримечательностями» Англии понимались и исторические свидетельства, и древности, и плоды «механических искусств», и природные чудеса. В текстах Обри эти темы переплетались настолько, что он сам не мог точно выразить предмет своего интереса к прошлому, объемлющему историю и человеческого, и природного мира. Наконец, в книгах Плота «древностям» были отведены последние разделы, включенные «вопреки Бэкону», как уступка собственной склонности и вкусу читателей. К концу века обе линии постепенно стали расходиться, на их основании складывались новые исторические и естественнонаучные дисциплины.

В настоящей работе нас будет интересовать не столько интерпретация антикварами британской истории, но особенности познания, чувства и воображения прошлого в сочинениях, посвященных истории человека и природного мира. Несмотря на различия между трудами отдельных исследователей можно выделить общие черты в их понимании предмета изучения, представления в текстах «прошлого».

«Ключи» к изучению прошлого

Говоря о прошлом, исследователи-антиквары часто подразумевали не только историю людей, с ее процессами и событиями, но и некое измерение существующих и исчезнувших вещей, прежнее состояние материального, природного, а иногда и духовного мира. Интерес к этому измерению подразумевал внимание ученых к огромному множеству деталей, способных что-либо рассказать о прошлом.

Как уже отмечалось, антиквары значительно расширили круг исторических источников. Следует попытаться представить себе то разнообразие сведений, с которым столкнулись исследователи. Уильям Дагдейл, член коллегии герольдов, путешествовал по Британии вместе с художником Уильямом Седжвиком во время гражданской войны, копируя старые надписи на стенах церквей, рыцарские девизы, зарисовывая гербы, надгробия, оружие и доспехи. Для своей книги он исследовал средневековые хартии, статуты, записи парламента, судов, приходские книги. Источником знания служили старые и новые топонимы, их этимологии. Достойным выяснения считалась генеалогия владетелей той или иной земли, их нынешние и древние привилегии, история наследования поместий. К такого рода сведениям другие авторы добавляли описание почв, окаменелостей, достопамятных наводнений, туманов, затмений, целебных источников, случаев удивительного долгожительства по графствам, рассказы о необычных уродствах и аномалиях, перечни обычных растений и животных, записи легенд, обычаев, воспоминаний, и многое другое, не укладывавшееся в простую систематику.

Таким образом, прошлое открывалось не через одну определенную дисциплину или сферу знания. Складывались странные гибриды, способные лучше вместить в себя предмет изучения. Хорография мыслилась как тесный союз географии и истории, земли и событий прошлого. Авторов описаний земель интересовала современность, но увиденная с точки зрения славных древностей, долгой традиции, истории и, одновременно, природных богатств и диковин. Даже Дагдейл, чей предмет изучения был определен более ясно, считал нужным организовывать рассказ о городах и поместьях Уорвикшира в соответствии с течением рек. «Заботясь о порядке и методе в моей настоящей работе я следовал за реками (как самыми очевидными и долговечными рубежами)..; иногда достичь цели мне помогали великие и известные римские дороги».[x]

События рассматривались в связи с определенным местом: домом, лесом, рекой; они, в свою очередь, населялись прошлым. Для построения такого локально-ориентированного знания требовалось «разобрать на части» структуры больших исторических повествований, наполнив новые ячейки разнообразным содержанием, извлеченным по отдельности из местных источников. Создаваемое антикварами знание формировалось как конкретное, оперирующее индивидуальными примерами. К вербальному описанию земель и их древностей часто прилагались карты и рисунки, запечателевавшие «портреты» мест, достопримечательностей, редкостей.

В работах исследователей-антикваров отсутствовало разделение материала в соответствии с оппозициями: природное и историческое, естественное и искусственное. По мысли Бэкона, артефакты, созданные благодаря «механическим искусствам», продолжали ряд природных вещей, поскольку человек производил их, соединяя или разъединяя природные тела.

В сочинении Обри прошлое и настоящее было представлено через причудливое соединение вещей, расположенных над и под землей. «Я назвал бы это описание частей Англии, которые я видел, Наземной и Подземной Хорографией (или придумайте этому более подходящее имя)»[xi]. В его «естественной истории» сочетались, казалось бы, несочетаемые сюжеты: «Часть 1. Описание земель; Воздух: ветры, туманы, штормы, метеоры, эхо, звуки; Медицинские источники; Реки; Почвы; Растительность; Минералы и Раковины; Камни; Камни, имеющие форму; Растения; Звери; Рыбы; Птицы; Рептилии и насекомые; Мужчины и женщины: долгожительство, удивительные рождения; Болезни и лекарства... <и т.д.> Часть 2. Достопримечательности: короли, святые, прелаты, государственные мужи, писатели, музыканты; Величие Хербертов, эрлов Пемброка; Ученые мужи, пенсии которым назначили эрлы Пемброка; Искусства, свободные и механические; Архитектура; Агрикультура; Шерсть; История торговли одеждой; Ярмарки и рынки; Соколы и соколиная охота: необычные полеты; Проклятия над семьями и местами; Случаи или замечательные происшествия. <и прочее>».[xii]

Томас Фуллер подразделял свой материал (чудеса земли и воды Англии, мануфактуры и занимательные устройства, произведенные искусством человека, события из жизни выдающихся людях) не на «естественный» и «исторический», а на «реальный» и «персональный». События прошлого, увлекательные истории о людях и вещах, и сами «редкости» представали в воображении автора как материализованные предметы, интересные артефакты, которые можно было перекладывать на столе коллекционера.

Производство знания

Итак, о прошлом повествовали разнородные «обломки», масса мелких и крупных деталей. Изменение масштаба и фокуса исследования, расширение количества источников имело ряд последствий для организации и «духа» антикварного знания.

Исследователю следовало разыскивать фрагменты, способные рассказать что-либо о прошлом, иметь особый вкус к их коллекционированию. Любовь к древностям и редкостям основывалась на эстетике познания множества единичных свидетельств. По общему признанию добродетелями антиквара считались «любопытство», умение задавать вопросы, казалось бы, обычным вещам, «ученость». Взгляд на мир с точки зрения всего странного и любопытного требовал «особой наблюдательности и того специфичного «острого ума» (...wit), который способен прорезать мир в самых неожиданных направлениях и нанизывать на одну нить далекие друг от друга вещи».[xiii]

В качестве силы, побуждавшей их к историческим и естественнонаучным исследованиям, антиквары нередко называли свою веру. Изучение древних церковных институций составляло немаловажную часть труда историков, относивших себя к разным конфессиям. Ряд авторов, писавших о естественных феноменах, были приверженцами натуральной теологии. Прежде, по словам Обри, «изучать пути природы считалось грехом, ... но прославление Бога в его творениях составляет, несомненно, глубинную часть религии».[xiv] Религии, в свою очередь, не противоречила и экспериментальная философия. Согласно священнику Чилдрею, «Натуральная Философия, рядом со Словом Божьим, - самое могущественное Противоядие, чтобы изгнать яд Суеверия; и не только это, но и самая проверенная пища для вскармливания Веры. <...> Я верую в то, что все следствия и вещи, от самого сотворения мира до настоящего дня – суть работы Бога. Все же, поскольку я нахожу на многих, если не на всех из них надписи Природы, ... я не считаю, что сказать: «отдайте Природе ее труды, а Богу - его» значит выказать неблагочестие или отнять у Господа его Славу. Есть большая разница между разделением вод Красного Моря Моисеем ... и реки Онз в Бедфордшире».[xv]

Взгляд антиквара стал возможен в то время, когда образованные джентльмены в провинции стали детально исследовать прошлое своих семей и владений, углубляться в вопросы генеалогии, геральдики. Внимание к прошлому, проистекавшее не от центральной власти, не из университетов, а из регионов Британии, было по-другому социально организовано. В XVI в. антиквары с немалым рвением штудировали историю Тюдоров. Во время гражданской войны, по замечанию Дагдейла, титулы собственных поместий стали интересовать людей существенно больше, и для них стал важен вопрос об их происхождении. Как и Дагдейл, Чилдрей адресовал свою книгу джентри, но не для того, чтобы рассказать им об их идентичности, но чтобы «они смогли увидеть Англию как нелишенную тех вещей, которыми они восхищаются, путешествуя заграницей. ...Я бы хотел, чтобы те, кто так хорошо знает чужие страны, не были бы чужеземцами в своей собственной, которая представляет собой компендиум всех остальных стран».[xvi]

Ученый больше не мог оставаться в своем кабинете. Древности следовало изучать на местах, путешествуя. Так, антиквары превратили познание истории в исследование, подкрепленное эмпирическими практиками. В сочинениях Обри основной акцент был перенесен с анализа письменных свидетельств на «полевую работу» - сбор данных, наблюдения и расспросы очевидцев событий, знакомство с памятниками и достопримечательностями, изучение археологических находок на местах... (Сам Обри, много путешествовавший по Англии, во время охоты «открыл» один из крупнейших доисторических бриттских памятников в Эйвебери).

Подобная работа не могла выполняться в одиночку. В своих книгах исследователи отмечали своих соавторов и многочисленных корреспондентов. Их изыскания обсуждались в кружках и научных обществах. Нередко в проведении антикварных штудий была заинтересована государственная власть. Все это сказалось и на облике сочинений антикваров, и на постепенном складывании научных сообществ. Таким образом, большая «опись» прошлого и настоящего Британии составлялась не только трудами отдельных энтузиастов, но и подкреплялась коллективными силами антикваров - ученых и дилетантов - любителей древностей.

Культура фрагмента и конструирование целого

Образ обломков, переживших кораблекрушение, использованный Бэконом для определения области занятий антикваров, был достаточно точен. Он передавал и то, как антиквар видел предмет своего знания и то, как он к нему относился.

Предмету изучения надлежало быть компактным, ограниченным в пространстве и времени событием или вещью. Ему следовало отвечать некоторым требованиям: выглядеть «любопытным» – то есть малоизвестным, древним, странным или редким; или хитроумно устроенным. Это фрагмент, осколок, сам по себе не являлся целым, но составлял его необходимую часть. Нередко сочинения антикваров полнились набором, на первый взгляд, несвязанных фактов: например, из сочинения Чилдрея читатель узнавал, что девонширцы использовали морской песок, чтобы улучшить и обогатить свою землю; что в 1580 г. в Эссексе «армия мышей» съела всю траву на болотах, но, к счастью, была истреблена полчищем неизвестно откуда взявшихся «странных сов»; что жители Портсмута разводили маленьких собак, напоминавших биглей, для охоты на кротов и т.п.[xvii] История людей и естественного мира открывалась исследователю в качестве хаотического массива разрозненных фрагментов. Антиквару надлежало произвести критику каждого обломка, объяснить непонятное, поместить в реальную или текстовую коллекцию, т.е. отыскать его место среди ему подобных. Такая деятельность была направлена на выстраивание большого целого (коллекция, музей, «Британия») из отдельных кусочков. При этом странные, несуразные вещи свидетельствовали о богатстве и разнообразии мира - в прошлом и настоящем. Энциклопедические тексты антикваров часто строились наподобие барочных произведений, в которых воплощалась идея универсального свода знаний, соотносимого с идеей «целого мира» в его полноте. Неслучайной, в этой связи, кажется мысль о том, что в Британии можно было найти «компендиум» тех вещей, что привлекали внимание исследователя в разных странах, и что «Природа написала Копию [сущего в мире] в нашей стране».[xviii]

Современные авторы отмечают характерную «вещность» взгляда антиквара, фиксировавшего и «опредмечивавшего» все отдельное (а не процессы, универсалии, моральные истины и т.п.). Отчасти его формировала любовь к частному, уникальному. Кроме того, на складывание такого взгляда повлияла сама культура отношения к известным и неизвестным вещам, сложившаяся под натиском непривычных сведений, предметов, растений, животных из стран Запада и Востока. Необычное, странное не пересекало границу с чудесным, но как бы замирало на этом рубеже. Прошлое казалось такой же неосвоенной землей, изобиловавшей странными материальными плодами. Поэтому деятельность антикваров была направлена на присвоение этого прошлого и настоящего мира – его территории и вещей, на метафорическое воссоздание Ноевого ковчега – на уровне текста-описания острова, или коллекции, подобной «Ковчегу» Традескантов.[xix]

За каждым разрозненным фрагментом бытия собиратель древностей усматривал целостность мироздания; многообразные вещи были фрагментами пестрой мозаики Божественного творения. Идея восстановления некогда «утраченной» целостности была достаточно распространенной в интеллектуальной культуре антикваров. В свое время ее обосновывал Бэкон в «Новом Органоне», предполагая, что познание природы, вместе с верой, позволяло питать надежду на восстановление Эдема до грехопадения. Новая власть человека над природой, которой лишился Адам, возможно - кто знает? - дала бы шанс искупить родовое проклятие человечества.[xx]

Говоря о Британии, Фуллер сравнивал ее с небольшим, но удобным домом со множеством комнат, в каждой из которых находились свои достопримечательности. Интерпретируя этот образ можно сказать, что идеальным пространством, где вещи располагались в «правильном» порядке, была последовательность похожих, одинаково устроенных ячеек, имевших равное назначение. Однако в них содержались разные предметы; между этими «комнатами» можно было двигаться в противоположные стороны без четко заданного направления. Приведенный образ поясняет важную черту видения мира у антикваров — неиерархичность и предмета изучения, и самого знания. В отличие от Бэкона и Декарта, для которых исследование единичных фактов было подчинено более высокой цели («истинная индукция» Бэкона располагала выводы о фактах выше их самих, но ниже теорий относительно этих выводов), для антикваров все вещи, попадавшие в орбиту внимания, были привлекательны и ценны. Для Бога не существовало более или менее любимых творений. В описаниях Дагдейла или Плота невозможно найти главное и второстепенное: внимание авторов распределялось равномерно. Действительно, каждой комнате в доме Создатель послал свои «замечательные предметы», выдающихся людей, славные события прошлого и природные чудеса.

Факты, найденные, собранные и истолкованные исследователем, в конечном счете составляли основной корпус сочинения антиквара. Таким же образом строились коллекции диковин и древностей, кабинеты «любопытствующих»-curiosi. В XVI-XVII в. развивалась культура обладания редкостями, и практика создания таких собраний находила все больше приверженцев. Благодаря им в Англии и в Европе были созданы первые естественнонаучные музеи. Коллекция природных и этнографических редкостей, собранная отцом и сыном Традескантами, легла в основу Ашмолеанского музея[xxi] в Оксфорде, чьим первым хранителем стал Роберт Плот.

Складывая отдельные части в целое составители и сочинений, и коллекций конструировали определенный порядок, понимавшийся антикварами как «правильный» и «прекрасный». Некоторые представления о таком порядке можно получить, анализируя организацию текстов антикваров и иллюстраций к ним. Для описания последовательности, в соответствии с которой выстраивался материал в книге, авторы употребляли слово «метод», указывая на неслучайность, продуманность своего решения. Так, Плот декларировал желание следовать «наиболее естественному методу», то есть писать в соответствии с разделением предмета изучения на «искусства» и «природные вещи». Сперва надлежало говорить о «животных, растениях и всем содержимом мира», затем — об «излишествах», «недостатках» и «ошибках Природы» (т.е. о «монстрах»), наконец об изобретениях человека (оптических приборах, фонтанах и т.п.) и о древностях. При этом последние разделы описывались как повествующие о той же природе — но укрощенной, переустроенной, или украшенной по воле человека. Текст сочинений антикваров часто дробился на небольшие фрагменты; в каждом была описана определенная «редкость». В повествовании они могли выстраиваться по контрасту; за драматическими историями следовали рассказы о курьезах. Например, после рассказа о трагической гибели ученого от молнии, Плот, упоминая о своем желании отвлечь публику от грустных мыслей, переходил к изящному эксперименту: «охоте» на нимфу Эхо в парке Вудстока. Эффект – сильное впечатление, произведенное на читателя, – достигался из столкновения противоположностей. Таким же образом были устроены коллекции древностей и редкостей; так же выглядели изображения предметов на иллюстрациях, где обыгрывался их размер и причудливость сочетаний. Огромные вещи соседствовали с крошечными; к примеру, чучела медведей или крокодилов с раковинами, монеты с оружием, рядом располагались рисунки черепов гиппопотама и броненосца, при полном соблюдении их пропорций. Зритель или читатель должен был постоянно переживать изумление от контрастов, подчеркивавших достоинства каждой из сравниваемых вещей.

Тайны и объяснения

Древности и редкости поставили перед исследователями множество сложных вопросов, ответы на которые лежали зачастую в еще не разработанных в то время областях исторического и естественнонаучного знания. Вслед за автором «Нового Органона» и за членами Королевского научного общества антиквары полагали, что человека окружали тайны, которые следовало разглядеть, объяснить и извлечь из них пользу, сделав их доступными для широкого круга людей. Объяснения были желательны; в качестве таковых звучали самые разные идеи, апеллировавшие к традиции и к новым веяниям в дисциплинах. В сочинениях этих авторов наблюдается некоторое несоответствие между описанием, не требовавшим интерпретации, и стремлением находить причины и следствия.

Так, для Плота природа являла взору внимательного наблюдателя множество секретов. Они открывались в заурядных явлениях природы: например, в химическом составе воды или почвы той или иной местности. Но помимо этого мир был насыщен настоящей тайной: в нем случались, к примеру, «необычные виды дождей — из молока, крови, мяса, железа, ...камней, крыс, мышей и лягушек»,[xxii] а в каменных обломках обнаруживались замурованные живые жабы и ящерицы. Указание на неразгаданную тайну в мире включалось в текст наряду с перечнем ответов на замысловатые вопросы.

Общее стремление авторов к точности, к выяснению конкретных обстоятельств какого-либо события или феномена, к взвешенным критическим оценкам нередко увязывалось с рассказами о «потусторонних стуках», вещих снах и «семейных проклятиях». Сама сфера того, что поддавалось научному исследованию, была определена достаточно размыто.

Обри пытался приводить научное истолкование того или иного естественного феномена, объясняя его составом почв (мел и селитра), испарениями, производящими туман и воду. Само наблюдение отсылало читателя к повседневному опыту эрудита-«curioso», любопытствующего, которого интересовало «устройство» мира в его деталях. Подобно философам и ученым, склонных объяснять социо-культурные формы и процессы механистическим взаимодействием вещей в мире, Обри выводил множество широких следствий из физических причин – состояния почв, воздуха, климата. Идеи климатического, географического детерминизма развивались автором для объяснения нравов, укладов, облика жителей различных местностей. Особенно интересно выглядит желание исследователя подтвердить свое обыденное знание точной физической причиной – что заставляло его не только описывать различия между народами, обитателями разных широт, но и между жителями одного графства.

«В Северном Уилтшире ...коренное население или аборигены разговаривают протяжно; они флегматичны; у них бледная и сероватая кожа, они медлительны и вялы, тяжелы духом; здесь мало пахоты или упорного труда, они только доят коров и делают сыр; они едят в основном молочную пищу, которая слишком сильно остужает их мозг, и вредит их изобретательности. Эти обстоятельства делают их меланхоличными, созерцательными и злыми; последствие этого — то, что в Северном Уилтшире почти вдвое больше судебных тяжб, чем в Южных частях [графства].»[xxiii]

«Что касается певческих голосов, мы имеем большое разнообразие в нескольких графствах у этого народа. И как всякий может заметить, в целом в богатых долинах они поют чище, чем на холмах, где они тяжело трудятся и дышат «резким» воздухом. Эта разница очевидна между долиной Северного Уилтшира и Югом. Так, в Сомерсетшире в общем хорошо поют в церквях, и их инструменты более спокойны. В Северном Уилтшире молочницы поют так пронзительно и чисто как какой-нибудь соловей, сидя на амбаре».

«В соответствии с некоторыми сортами земли в Англии ...коренное население относительно умное, или глупое, хорошее, или дурное. Но правдиво описывать разные (гуморы) нашей страны было бы слишком саркастическим и обидным; это должно быть сказано тайным шепотом на ухо только другу...».[xxiv]

Впрочем, не-физическая причина (например, из области астрологии или магии) могла выступать в тексте Обри как естественная: «Астрологи и историки пишут, что в гороскопе Оксфорда — Козерог, чей хозяин Сатурн, религиозная планета, покровитель религиозных людей. Если так, это влияние точно распространяется на Северный Уилтшир, долину Глостершира и Сомерсетшир. В любых переменах религии они более ревностны, чем другие; там во времена Римско-католической религии были основаны более многочисленные и лучшие церкви, нежели в любой другой части Англии, и сейчас они наибольшие фанатики, что доходит даже до духовного безумства...». [xxv] В своем увлечении оккультными практиками Обри как ученый был не одинок. В науке XVII в. магия оспаривалась скорее по причине закрытости производимого знания, чем из-за его противоречия остальным когнитивным практикам и способам преобразования природы.

Немало загадок представляли исторические памятники и археологические находки, чему способствовала «туманность» ранних периодов британского прошлого. Обри старался распространить эмпирические методы исследования и на знание о прошлом. Современные исследователи усматривают в его работе элементы будущих археологических, этнографических, геологических штудий. Метод «сравнительных древностей» был новым для современников ученого. Обри характеризовал его так: «как богословы объясняют Писание Писанием, так и я буду объяснять эти старые древности одну другой, показывая рядом те, что я видел или о которых хорошо осведомлен, поскольку ни одна история не углубляется так далеко [в прошлое] чтобы разрешить эти ... противоречия».[xxvi]

Свои идеи Обри наиболее полно развил в работе, посвященной описанию Стонхенджа и Эйвебери, которое ему поручил выполнить Карл II. Попытки атрибутировать и объяснить эти доисторические памятники предпринимались и в первой половине XVII в. Две основные версии связывали возведение этих комплексов с деятельностью римлян или датчан. Сопоставляя римские, датские, германские постройки Обри пришел к выводу о том, что данные памятники относились к глубокой древности, и были, по всей видимости, сооружены друидами, которых он представлял как организованное сословие жрецов у бриттов.

Извлечение пользы

Исследование настоящего и прошлого Британии, помимо глубокого эрудитского интереса ученых, имело немаловажные социально-экономические составляющие. По окончании войн новые и старые владельцы земель начали искать новые источники доходов от своих поместий, поощряя агрикультурные нововведения и индустрию. Тема улучшения благосостояния джентри, экономических выгод, которые можно было извлечь из земли и природных богатств, звучала во многих сочинениях антикваров. По словам Обри, «ни у одной другой нации нет... столь изобильного разнообразия почв, растений и минералов, как у нашей. Поэтому они вполне заслуживают изучения».[xxvii]

Любопытной чертой «Естественных историй» Плота было стремление автора не только назвать какой-либо природный феномен, но и указать владельца той земли, в которой он имел место. Карту Оксфордшира в его книге обрамляли гербы знатных людей и джентри графства, так что читатель мог соотнести маноры, отмеченные на карте, с семействами их хозяев. По мнению автора, это должно было послужить упрочению традиций, тому, «чтобы джентри сохраняли свои усадьбы вместе со своими гербами».[xxviii]

Знание должно было приносить практическую пользу: служить продлению жизни, сохранению здоровья, облегчению трудов человека, или на крайний случай – его обогащению. Ученые последователи Бэкона были очарованы идеей «полезности» (хотя достаточно смутно представляли себе, что могло таковой оказаться). В ряду достопримечательностей Англии авторы, наряду с памятниками прошлого, нередко помещали описания мануфактур, а также затейливых устройств, оптических приборов, фонтанов и механизмов. Многие исследователи, знакомые и незнакомые с химией, с увлечением искали пользу от изучения медицинских солей в воде, лечебных свойств источников. «В июне 1667 я послал три бутылки воды из этого источника в Лондон и провел с ней эксперимент перед Королевским Обществом в Грэшем Колледже, где в то время часто собиралось общество и могие Доктора Лондонского Колледжа. И вот, в то время как вода из Тэнбриджа и других мест того же рода, увезенная на несколько миль теряла свои пары и не меняла цвета с порошком чернильный ореха, то эти бутыки, увезенные за 80 ...миль, в такую жаркую погоду, сделалась, после ее смешения с порошком, такого же глубокого цвета, что и самое темное красное вино, к восхищению присутствующих врачей, которые единодушно объявили, что эта вода может принести много хорошего...».[xxix]

Обри систематически интересовался составом почв в графствах Англии, стремясь определить наиболее здоровые местности, а также понять, где следовало выращивать те или иные культуры и разводить скот. Одной из его нереализованных идей было составить карту Британии, в которой специальной штриховкой размечались бы типы почвы, залежи минералов, окаменелости. Из всего этого авторы надеялись извлечь какую-нибудь экономическую выгоду и для себя. Сам Обри заносил наиболее плодотворные идеи в книжечку, названную «Faber Fortunae» - «Мастер богатства».

Чувство прошлого

Прошлое, увиденное как измерение всех вещей, неизменно присутствовало в рассуждениях антикваров, посвященных не только истории, но и природным явлениям. «3 июня 1647 г. (в день когда корнет Джойс доставил пленного короля Карла 1 на остров Уайт из Холденби) появился этот феномен, который продолжался прибизительно с 10 утра до 12. Был очень ясный день и немногие его заметили, т.к. он был так близок к солнечным лучам. В Board Chalk его видела моя мать...» (и т.п.).[xxx] Далее Обри описывал и объяснял феномен ложного солнца. Информация о произошедшем в тот же день историческом событии не обсуждалась впоследствии, и не выступала в качестве причины небесного явления. Она просто присутствовала в тексте, указывая на его исторический контекст. Деяния и герои прошлого как бы случайно появлялись в тексте, подтверждая высказывания современных наблюдателей.

В историографии многократно подчеркивалось, что у антикваров было довольно странное, с современной точки зрения, чувство времени. История мыслилась как сумма событий, в которых отсутствовал постоянный ход изменений. Не проводилось и особого различения между отдельными эпохами, культурами отдаленных эпох. Говоря о владениях в Уорвикшире, Дагдейл приводил перечни сведений о том, кто кому наследовал, на ком женился, какие земли передал монастырям, когда получил привилегию от короля, в каком году скончался. Одно и тоже высказывание могло в равной мере относиться к рыцарю времен нормандского завоевания и тюдоровского периода. Различие главным образом вносили даты и сокращенные имена королей.

Особую сложность для исследователей, так понимавших историю, составляла интерпретация событий глубокой древности. Главным источником, освещавшим далекое прошлое, была Библия, остававшаяся непререкаемым авторитетом для большинства антикваров. Потребность атрибутировать находки из доисторических времен часто приводила ученых в замешательство. Когда Роберт Плот столкнулся с необходимостью объяснить происхождение огромных костей, которые периодически выкапывали из земли по всему острову, он отказался от традиционной версии о том, что это были останки слонов, привезенных в Британию императором Клавдием. Для этого он сравнил кости и зубы живого слона в Оксфорде с останками неизвестного существа, и не обнаружил сходства. Отвергая легендарные рассказы о гигантах, населявших некогда остров, Плот ссылался на Библию, в которых, все же, упоминались люди огромного роста (например, Голиаф). Антиквар заключал, что, по всей видимости, кости, несмотря на их величину, принадлежали древним мужчинам и женщинам.[xxxi] По словам современного историка, «пространство, как доказал Ньютон, было бесконечным, но время еще оставалось наглухо опечатанным».[xxxii]

Своеобразное исключение из общего правила представлял Джон Обри. Особенность его исследовательского подхода – развитое «чувство прошлого». Эта черта, по-разному выраженная в трудах его современников, приобрела в его произведениях индивидуальное звучание. Прошлое представлялось как огромная длительность. По мысли ученого, возраст Земли значительно превосходил библейские шесть тысяч лет, а глубина прошлого, где происходили катастрофы и перемены — землетрясения, потоп, изменения контуров поверхности Земли, климата – была существенно большей, чем полагали исследователи того времени.

Для видения Обри была характерна идея внутренней дифференцированности исторического времени, неоднородности прошлого. Мысль о том, что разные общества сотни и тысячи лет назад могли иметь свои, отличающиеся и самоценные устои, обычаи и нравы, не была столь же очевидной для историков его круга. В произведениях Обри проводилась идея о необходимости понимания прошлого, отличного от современности. Описывая Стоунхендж, автор пытался представить своим читателям облик ранних обществ, населяя их умозрительно-сконструированными «бриттами», коренными обитателями острова. Сама идея глубины времени чаровала антиквара: «Эти древности так безмерно стары, что их не достигает ни одна книга».[xxxiii] Примитивное общество реконструировалось, исходя из некоторых современных образцов. «Давайте представим, что это была за страна во времена древних бриттов, какова была природа почвы – болотистая, лесистая земля, особенно подходящая для произрастания дубов. Можно заключить, что северной границей был тенистый мрачный лес, и что жители были дикими почти как звери, чьи шкуры служили им единственным одеянием... Я думаю, что они были в два или три раза менее дикими, чем жители Америки».[xxxiv] Стремясь к пониманию древних времен, автор складывал вместе фрагменты разных свидетельств: описывал местность, археологические находки – орудия войны и земледелия бриттов, добавляя к этому рассказы о древних обычаях, сохранившихся в современной Британии. В результате Обри составил картину прошлого бриттов: это была история, наполненная событиями, но без славных троянцев, греков, или короля Артура. Ее героями были неизвестные древние люди, жившие в на тех же равнинах и холмах Англии, оставивших потомкам свои названия и величественные памятники.

Память и поэтика прошлого

В сочинениях антикваров время переживалось как эстетизированная «древность». В этой связи неслучайной кажется фраза Обри: «любить это знание...»[xxxv].

Возвратимся вновь к метафоре Бэкона о древностях как обломках, уцелевших при кораблекрушении. Действие времени уподоблялось жестокой буре, пронесшейся над островом. Антикварам XVII в., пережившим катастрофы гражданских войн, было присуще обостренное чувство утраты, бренности прошлого. Это чувство исчезающей на глазах истории относилось к артефактам, к постройкам – разрушаемым монастырям, замкам, усадьбам, и к нематериальным вещам – преданиям, обычаям (практикам, запрещенным пуританами как «языческие» или папистские»). Насильственные изменения во времена войн привнесли понимание того, что прежние способы жизни быстро забывались, на глазах превращаясь в «прошлое». В этой связи в сочинениях антикваров уделялось особое внимание всему, что они считали преходящим.

В книгах Обри сами люди с их воспоминаниями и рассказами рассматривались как живая история. Его тексты изобиловали ссылками на собственные воспоминания, и на разнообразные свидетельства очевидцев. Устные источники сопоставлялись с доступными письменными. Обри одним из первых начал записывать странные обычаи и сказания. По его мысли, они восходили к далеким временам. Современные обряды и праздники антиквар нередко объяснял их «римским» происхождением. «Домашний урожай соблюдается так или иначе во всех графствах Англии... когда домой приносят последний воз зерна - это делается с большой радостью и весельем. И скрипач едет на груженой телеге или повозке, наигрывая; и сборщикам урожая ставят бочонок хорошего пива, под одобрительные возгласы крестьян. Без сомнения этот обычай дошел до нас от римлян, которые похожим образом отмечали праздник Цереры...».[xxxvi]

В естественном мире воображение антикваров пленяли разнообразные окаменелости, нередко рассматривавшиеся как знак необъяснимой глубины времен. Они притягивали взгляд исследователей, пробуждая фантазию. Многие полагали, что эти странные предметы образовались благодаря Всемирному Потопу, и что окаменевшие раковины и куски дерева, находимые на вершинах холмов, были принесены туда древнейшими обитателями острова. В книгах Плота рассказы об этих предметах занимали большое место; о них говорилось так, как если бы первая материя под руками Создателя застывала во многообразных окаменелых формах, напоминающих обо всех существующих на свете вещах. Редкие камни, ракушки, минералы и тому подобные предметы были представлены в текстах как своеобразные «следы»; но не как следы жизни, а скорее – остатки чудес Творения мира.

Повествование о древностях и редкостях должно было облекаться в подобающую форму. Познание антиквара начиналось с удивления. Оно, в свою очередь, требовало досконального выяснения всех обстоятельств, связанных с происхождением, обликом предмета исследования. Наконец, автор должен был правдиво и точно описать свою находку «простым, легким, безыскусным стилем, усердно избегающим всех украшений языка». [xxxvii] Переживания, волнение, заинтересованность ученого, обостренное чувство необычного сосуществовали в тексте с объективно-отстраненной интонацией, предполагающей точность знания. В тезаурус антикваров входили слова, указывавшие на эмоциональные состояния исследователей и на эстетическое совершенство предмета изучения, сообщая читателю то же чувство удивления и восхищения от столкновения с диковинным.

***

В сочинениях английских антикваров в XVII в. сосуществовали «голоса» из различных культурных контекстов того времени – традиций гуманистов-virtuosi и христианских ученых, культуры барокко, новой интеллектуальной среды научных обществ, естественной философии. Знание о прошлом и современном состоянии мира, которое производили антиквары, отличал ряд характерных черт: интерес к целому через уникальное и преходящее, стремление к составлению универсальной коллекции отдельных вещей, в форме которой могла быть описана и сама Британия, эстетизация древности, возвышение исследовательского «любопытства», увлечение и книжным и опытным знанием, желание применять его на практике, извлекая пользу. В самом предмете изучения антикваров постепенно смещались акценты: внимание ученого распространялось не только на редкости, но и на вещи, открывавшиеся в повседневной жизни. Благодаря этому значительно расширился круг источников, повествовавших о человеческой и естественной истории; это, в свою очередь, сказалось на складывании новых исследовательских направлений.

В Англии антиквары заложили фундамент локальной истории, составив детальный «реестр» острова, с данными о географии, климате, почвах, растениях, о событиях прошлого, людях, постройках, механических искусствах, и т.п., вплоть до удивительных аномалий и семейных проклятий. В их сочинениях была предложена версия национальной и локальной идентичности джентри, образованных, деятельных «собирателей» собственной земли и истории. Исследователи – антиквары выработали специфическую культуру поиска, коллекционирования, критики свидетельств прошлого. Особым статусом наделялись «древности» – руины, странные предметы, «выкопанные из земли», предания и непонятные обычаи. Вокруг них сосредоточивалось внимание ученых, выстраивались гипотезы об облике того мира, частью которого они были. В интерпретации антикваров история, как правило, выглядела как статичная, лишенная внутренних переходов и качественных изменений. Однако стремление объяснить эти обломки близких и далеких времен привело к созданию умозрительных конструкций древних обществ, кельтской, римской, англо-саксонской Британии. Не менее привлекательным выглядело изучение недавнего прошлого, на которое распространялась память поколений, которое могло быть сохранено благодаря фиксации индивидуального опыта, воспоминаний, складывавшихся в единую мозаичную картину.